заставить меня отказаться попусту тратить на него время. Однако здесь имеется одна-единственная загвоздочка: расследование показывает, что каждый из них вне подозрений. В любом случае имеются трое подозреваемых. Думаю, у Харденджера тоже возникла мысль о ком-то из них.

— Вы ему это внушили? Так?

— Не нравится мне игра, сэр. Не нравится, потому что Харденджер очень открытый человек, и нет желания работать у него за спиной. Не хочется намеренно путать и обманывать его. Харденджер очень проницателен, и, чтобы не вызывать его подозрения, приходится тратить столько же времени на маскировку, сколько на расследование.

— Не думайте, что мне это нравится, — со вздохом сказал Шеф, — но что поделаешь! Мы столкнулись с умным и решительным противником, чье главное оружие — таинственность, хитрость и...

— И сила.

— Ну хорошо. Таинственность, хитрость и сила. Мы должны победить противника на том поле, какое он сам выбрал. Необходимо использовать наилучшие средства. Не знаю другого, кто решился бы поучать вас в таких вещах. Таинственность. Хитрость. Сила.

— Пока я не перехитрил никого.

— Не перехитрили, — согласился Шеф. — С другой стороны, я не прав, утверждая, что вы заварили кашу. Инициатива постоянно в руках преступников. Ну, какая разница, что вы полезнее самостоятельной работой, а Харденджер полезен всей организацией полицейской службы. Организация требует вести расследование в официальных рамках, разбрасываться, лишает инициативы, не сохраняет секретности — эти факторы уменьшают шансы на конечный успех. Тем не менее организация эта необходима и вам. Она делает всю черновую работу, ведет обычное следствие, которое вы сами не могли бы проделать. Кроме того, она отвлекает внимание и подозрение от вас, поскольку Харденджер непреднамеренно сбивает с толку преступников, стремящихся узнать о ходе расследования. Это уже хорошо. Вот и все, что я от него хочу.

— Если он узнает об этом, сэр, то ему вряд ли понравится.

— Если узнает, Кэвел. А там уж моя забота. Кто еще на подозрении?

— Четверо техников. Но их всех видели вместе, и если предположить, что убийца проник в лабораторию между шестью и семью часами вечера, то они вне подозрений. Это касается пока только убийства. Харденджер сейчас проверяет их действия буквально по минутам. Один из них мог быть приманкой, как и тысячи других. Приманке не обязательно иметь дело с лабораторией номер один. Хартнелл тоже кажется вне подозрений. Его алиби настолько наивно, что кажется гениальным. Но все же у меня чувство, что с ним творится нечто странное. Зайду к нему еще раз.

Затем Чессингем. Здесь — большой вопросительный знак. Для ассистента ведущего химика его зарплата не фонтан. А он содержит большой дом, имеет служанку и держит дома сестру, которая смотрит за его матерью. Служанка появилась два месяца назад. Его мать, между прочим, в очень плохом состоянии. Доктор утверждает, что перемена климата могла бы ей добавить несколько лет жизни, а она утверждает, что не хочет никакой перемены.

Очевидно, не хочет затруднять сына, который, она знает, не может для нее ничего сделать. Возможно, Чессингем хотел получить деньги, чтобы отправить мать лечиться. Я даже уверен в этом. Семья у них очень дружная. Не хотелось бы, чтобы ими занимался Харденджер. Нужно узнать счет Чессингема в банке, неотрывно следить за его перепиской, проверить у местных властей, получал ли он водительские права, проверить в армейском соединении, где он служил, водил ли он когда-либо грузовик, и, наконец, проверить, числится ли он в списках местных ростовщиков. Он, конечно, закабален не Тариэлом и Ханберри, крупными акулами, но в радиусе двадцати миль от его дома существует и дюжина других. А Чессингем никогда не уходит далеко от дома.

Возможно, он берет деньги взаймы у какой-нибудь лондонской конторы почтой.

— И это все, что вы хотите? — спросил Шеф с нескрываемой иронией.

— Считаю все это существенным, сэр.

— В самом деле? А как оцениваете отличное алиби, представленное им: фотографии прохождения Юпитера? Может ли это с точностью до секунды указать на его присутствие дома? Верите вы этому?

— Верю только, что эти снимки точно скажут, когда они сделаны. Но не обязательно Чессингем был дома в момент фотографирования. Он не только прекрасный ученый, но и необычайно умный парень с золотыми руками. Он сделал сам себе автоматический фотоаппарат, радио и телевизор. Он построил рефлекторный телескоп, даже сам шлифовал линзы. Для него не составило бы труда сделать механизм автоматической съемки в определенных интервалах.

Мог и кто-то другой делать снимки вместо него, если он отлучался.

Чессингем слишком умная птица, чтобы сразу сказать о снимках и обеспечить ими себе алиби. Он притворился в разговоре со мной, что не сразу вспомнил о них. Он решил, что слишком подозрительно выглядит, что снимки уже просушены и обрезаны.

— Вы, наверное, не поверите самому святому Петру, Кэвел. Не так ли?

— Возможно, и поверил бы, представь апостол совершенно независимых свидетелей, подтверждающих имеющееся у него алиби. Дать кому-нибудь преимущество находиться вне подозрений такая роскошь, какую не могу позволить себе. Вы знаете это, сэр. И у Чессингема не будет этого маленького преимущества, так же как и у Хартнелла.

— Гм. — Он внимательно вгляделся в меня из-под густых бровей и вдруг отрывисто спросил:

— Истон Дерри исчез, потому что слишком близко был к огню. Интересно, много ли вы скрываете от меня, Кэвел?

— Почему вы об этом спрашиваете, сэр?

— Бог его знает. С моей стороны наивно об этом спрашивать. Даже если бы вы все сказали. — Он налил себе виски и, не отхлебнув, поставил стакан.

— Что за всем этим кроется, мой мальчик?

— Шантаж. В том или ином виде. Наш приятель с дьявольским микробом и ботулинусным вирусом в кармане имеет самое прекрасное оружие для шантажа, какое только видел мир. Возможно, ему нужны деньги, крупная сумма денег.

Если правительство хочет получить эти культуры обратно, то придется раскошелиться и заплатить непомерно крупную сумму. И еще дополнительный шантаж: если правительство не согласится на его условия, он продаст культуры какой-либо другой стране. Надеюсь, что это так. Опасаюсь лишь одного — что мы имеем дело не с преступником, а с сумасшедшим. Не возражайте, что безумный не смог бы все это организовать, иные из них гениальны. Если это безумец, то наверняка обуреваемый благородной идеей, что человечество должно уничтожить войну или война уничтожит человечество.

В этом случае опасность будет, как понимаете, наименьшей: Англия вынуждена будет уничтожить Мортон или я уничтожу Англию. Нечто в этом духе. Может прийти по почте письмо в одну из больших национальных ежедневных газет с сообщением, что он владеет культурами и какие дальнейшие шаги