Зато Элис поняла, наконец, что такое Лаэр, Срединный мир, о котором часто вспоминал крылатый принц. Люди называли Срединным миром границу между своей реальностью и теми слоями духа, где обитали их божества. Фейри называли Лаэром центр мироздания — точку идеального равновесия, идеального спокойствия, место безвременья, бессмертия, безгрешности. Престол Полудня, престол Полуночи, даже Смерть, родитель сорока девяти демонов — все было там. И всего этого не было. Для людей — не было. Мир вращался вокруг Лаэра, также как время текло вдоль его берегов, и не было живым дороги туда.

Не было ее и мертвым.

А боги? Где обитают они?

— Мы и есть боги, — отвечал Крылатый, — каждый из нас.

Жизнь текла мимо, складывалась в картинки, как в калейдоскопе — живые картинки, красивые, они действительно помогали отвлечься, развлечься. И можно было взять в руки целый город, вертеть его так и сяк, разглядывая домики и улочки, и живых людей. А можно было пойти на улицы этого города и смотреть на него изнутри, и видеть то, чего люди не замечают…

Еще вчера — или месяц назад? или когда был тот вечер, черные на белом строчки в газете? — еще недавно Элис могла бояться за этих людей или радоваться вместе с ними. Сейчас ей было все равно.

Она видела множество духов, демонов, фейри… знать бы всем им названия! Она видела липкие тонкие нити, связывающие людей и волшебные создания. Она видела поступки людей и знала их причины, и могла точно сказать, кому нужно было, чтоб все случилось именно так — самому ли человеку, или тем духам, что с разных сторон и по разным поводам интересуются его жизнью.

Они шли за солнцем. Невилл вел ее за солнцем, иногда обгоняя светило, иногда позволяя ему уйти вперед и оставаясь в глубокой ночи. Ни одного рассвета, и ни одного заката. Поэтому чувство времени сбилось в конце концов, как сбиваются часы с разболтавшимся механизмом.

— Что бы я делала без тебя? — спросила Элис однажды.

Была ночь и море, очень южное море, полное света, волны его сияли, как крылья Эйтлиайна. В жизни Элис никогда не видела таких морей. Прямо под ногами рвали воду дельфины, и по волнам разбегались голубые и белые сполохи. А Элис устроилась в похожей на кресло раковине, на бархатной теплой плоти неведомого моллюска и смотрела в небо. Таких огромных ракушек не бывает, она точно знала. А моллюски холодные и скользкие — в этом не раз случалось убедиться. Ну и что?

— Без меня? — задумчиво и медленно повторил Невилл. — А как ты себе это представляешь — без меня?

— Не представляю, — призналась Элис, — поэтому и спрашиваю. Ведь ты даже… не знаю. Ты — не человек, и не только потому, что нелюдь. Откуда в тебе все это?

— Что? — глаза его светились тем же огнем, что и волны. — Что “это”, сиогэй?

— Нежность, — Элис взяла его руки и спрятала лицо в прохладных ладонях, — заботливость, понимание. Человечность. Ты — мой ангел-хранитель? Очень странный ангел, не такой, как у всех. Да?

— Хранитель, — повторил Невилл вместо ответа и рассмеялся, притянув Элис к себе. Тихо звякнули его серьги. — Хранитель? Я?!

Слышишь, это я стою за дверью,

Это я дышу твоим дыханьем.

Это я твою лелею веру

В вечность и надежность мирозданья.

Видишь эти каменные башни?

Высоко, но я взлетаю выше.

Если тебе ночью станет страшно,

Позови меня — и я услышу.

На твоей двери поставлю крестик.

Это я — палач твой и учитель.

Мы теперь навеки будем вместе:

Ты — мой человек, я — твой Хранитель.[50]

“В пятый день луны Каин принес Богу неправду, то есть день лукавый”.

“Из истории древнерусской астрологической мысли” Шихвердиев Ш.М.

“Упырь — это славянский вампир, чрезвычайно порочный”.

“Сокровища человеческой мудрости” (библиотека Эйтлиайна).

В отличие от Элис, Курт не воспринимал Драхена и все связанное с ним как сказку, не важно, страшную или чудесную. Он и рад бы, но в академии изучали отнюдь не фольклор. Правда, если поначалу Змей показался Курту обыденной нечистью, из тех, кого раньше называли просто “черт”, относя к чертям всю без разбору живность вроде русалок, леших и водяных, то, читая записи Лихтенштейна, продираясь сквозь знакомые лишь по специальной литературе иудаистские термины, Курт пришел к выводу, что Драхен — скорее идея, нежели существо. Воплощенная идея? Запросто! Если уж в самом известном на советской сцене балете фигурирует Злой Гений, и вытанцовывает как живой в черном костюме и таких же тапочках, то почему не воплотиться и собственно Злу?

Выводы, в общем, не утешали. Потому что идеи — это было не по части Курта. Идеями, движениями духа и прочими тонкими колебаниями занимались совсем другие люди, хотя и по тому же ведомству. А жаль. Хотелось бы самому найти и приручить что-нибудь эдакое.

В любом случае, сейчас совершенно ясно было, что убивать Драхена нельзя. Во-первых, потому что это, разумеется, невозможно. На данном этапе человеческого развития уничтожение Зла означает полное истребление всего, что есть на планете разумного. Это, не говоря о том, что для самого-то Змея планета Земля представляла интереса ровно столько же, сколь гречишное зернышко для человека, перед которым поставили тарелку гречневой каши. Или даже меньше. Хоть стерилизуй земную поверхность, Драхена не убудет. А может быть, даже и лучше станет.

А во-вторых, как ни печально это признавать, глупо избавляться от такой нужной в хозяйстве вещи, как чистое и всемогущее Зло. Но вот что странно: информация, в общем-то, доступна. Ни Ефрем, ни его отец, ни сами фон Нарбэ даже не задумываются над тем, чтобы попытаться ее скрыть или как-то использовать. А если уж знают они, значит, должны знать и те люди, которым по долгу службы положено интересоваться подобными вещами. И где они, эти люди? Работают? И на каком же этапе их разработка? Не так уж и трудно выйти на Драхена, не составляет, наверное, труда и встретиться с ним. А поскольку он воплотился, значит, появились и способы на него воздействовать. Элис, вон, сама того не понимая, веревки из него вьет. Что же в таком случае могут сделать специалисты, — это никакой фантазии не хватит, чтобы представить.

Исааку Лихтенштейну удавалось вымогать из Змея самые невероятные чудеса. Во всяком случае, еще на первой трети первой тетради для Курта прояснились кое-какие смутные вопросы, касающейся новейшей истории. А ведь тот же Исаак плавал, как ни меряй, довольно мелко. В мечтах своих, да, он устремлялся в заоблачные выси, но научные изыскания прекратил по причинам вполне понятным, после чего стал сугубым прагматиком. И если высказывал Змею желания, выходящие за рамки обычных человеческих фантазий, то исключительно затем, чтобы снизошедшая к нему сила не потеряла интерес к клиенту.