Да уж, в образовательном, подумал я, вспоминая Кашельмару и едва подавляя дрожь. Однако даже Кашельмара становилась соблазнительна, когда там нас ждал Дерри, поэтому я наскоро написал ему, что мы едем. Кроме того, я отправил письмо моей любимой сестре Аннабель, но не видел оснований оповещать о моем приезде кого-либо еще. Я редко общался с Катерин или кузеном Джорджем, а что касается Маргарет, которая к этому времени прибыла в Лондон, то я знал: кузен Фрэнсис уже написал ей о наших планах.

Отец оставил лондонский дом Маргарет пожизненно с последующим переходом собственности сыновьям; он хорошо обеспечил свою вторую семью, завещав ей различные финансовые вложения, но оба имения оставил мне. Он наверняка завещал бы Кашельмару кому-нибудь другому, если бы это было возможно, но, к моему большому несчастью, Кашельмара по закону подлежала передаче старшему сыну. Чтобы преодолеть эту юридическую закавыку, нужно было пройти через немалые трудности, сути которых я никогда не понимал. Мне предстояло узнать об этих трудностях позднее, но, когда умер отец, для меня имело значение только то, что я становлюсь владельцем Вудхаммер-холла. Отец знал, что нет другого места на земле, которое я бы любил так, как Вудхаммер, и он был слишком добр и слишком справедлив, чтобы лишить меня этого имения только потому, что из какого-то идиотского законодательного крючкотворства мне по праву должны были достаться в наследство эти жуткие акры в Ирландии.

По прибытии в Ирландию я часто вспоминал отца, а еще больше думал о нем, когда мы ехали на север в ту дикую глушь, которую он называл своим домом.

– И что – вся Европа такая? – спросила в ужасе Сара, зная, что ответ будет отрицательный, но улицы Куинстауна настолько испугали ее, что ей потребовалось подтверждение.

– Нет, конечно! – твердо пообещал я. – Ирландия считается одной из самых отсталых стран Европы, поэтому тут так. Постарайся не замечать нищих, дорогая.

– Но запах! – воскликнула Сара, побледнев как смерть, и приказала своей горничной найти ей пузырек одеколона.

– Худшие нищие всегда в Куинстауне. – Я понятия не имел, так оно или нет, но должен был как-то взбодрить ее. – Здесь собираются все подонки общества, намеренные эмигрировать.

– Но если они одеваются в рванье, как они могут эмигрировать?

– Землевладельцы нередко оплачивают плавание. Это дешевый способ освободить землю и избавиться от них, – объяснил я, вспоминая истории о пароходах-гробах с голодающими; я не знал, доставляли ли они на самом деле свой человеческий груз на ту сторону Атлантики.

Правда же состояла в том, что я очень мало знал об Ирландии, кроме того факта, что большинство ирландцев – ленивые пьяницы, а чем чаще я посещал Кашельмару, тем меньше мне хотелось узнавать об Ирландии что-то еще. Нет, я вовсе не ненавидел ирландцев. Напротив, я им сочувствовал, поскольку был уверен: будь я обречен жить в такой стране, как Ирландия, не имея других занятий, кроме как наблюдать за дождем, который хлещет по картофельным грядкам, тоже быстро бы стал ленивым пьяницей.

– Погода! – ужасалась Сара. – Грязь!

– Да, знаю, – грустно согласился я. – Извини, дорогая, за такое жуткое путешествие, но в Голуэе будет лучше, я тебе обещаю. Там у вокзала есть довольно неплохой отель.

Да, отель был неплохой по ирландским стандартам, но по нью-йоркским он оставлял желать лучшего.

– Еда! – простонала Сара после первой ложки за обедом, а потом спросила: – Патрик, это у вас называется кофе?

– Я могу заказать чай.

– Я не выношу чай, – отрезала Сара, которая уже начала горько жалеть себя, и я знал: ей бы хотелось вернуться в Нью-Йорк.

Отвратительное путешествие понемногу продолжалось. Наемный экипаж без происшествий доставил нас из Голуэя в Утерард, но из Утерарда мы с каждой милей углублялись в более суровый, темный мир. Я прежде не обращал внимания на глинобитные хижины или канавы, в которых обитали самые неимущие обитатели графства Голуэй, но теперь так остро ощущал ужас Сары, что мне казалось, будто вижу все это в первый раз. Я поймал себя на том, что молюсь: Господи, пожалуйста, не надо больше хижин из глины, но за следующим поворотом мы встречали еще – да не одну хижину, а две, с привычной группкой полуголых детей, роющихся в навозе, с вонью свиного навоза, смешанной с торфяным дымком.

– Но почему Ирландия такая? – в отчаянии спросила Сара. – Почему никто ничего с этим не делает?

– Понимаешь, англичане пытаются, – сочувственно объяснял я. – Но ирландцы предпочитают жить так. Они безнадежны. Вся страна безнадежна. Нет, ты посмотри на эту страну. Только посмотри на нее.

Сару пробрала дрожь.

Зрелище и вправду было не из лучших. Громадные горы, лысые как яйца, поднимались над болотами и вересковыми пустошами, а по мере нашего приближения к их затененным долинам запущенность разворачивала перед нами свои удушающие складки.

– Патрик, я не хочу ехать дальше. – Теперь Сара бурно разрыдалась от испуга.

– Дорогая, прошу тебя… – Я обнял ее, поцеловал. – Смотри, – пробормотал я с отвратительно фальшивой улыбкой, – солнце наконец-то появляется! И мы почти приехали. Вот перевалим за следующий холм – и дома.

Мне каким-то образом удалось ее успокоить, но она все еще закрывала глаза, чтобы не видеть того, что за окном. Мы уже съехали с главной дороги и теперь поднимались к перевалу по склону в узкой расщелине. Слабое солнце и в самом деле появилось на две минуты, но исчезло, как только экипаж добрался до вершины перевала и перед нами открылась долина внизу.

– Вон там озеро, – весело описывал я Саре. – Оно называется Лох-Нафуи, что означает озеро Веящих Ветров. А вон там Кашельмара. Видишь белый дом среди деревьев?

Сара взглянула один раз на долину и снова закрыла глаза.

– Она вся заперта, – прошептала Сара. – Все эти горы образуют круг. Здесь все заперто.

– Когда мы доберемся до дому, горы будут выглядеть не так устрашающе. А дом у нас очень хорош. – Я старался, чтобы мой голос звучал не слишком мрачно, но, говоря по правде, уже начал уставать от испуганного выражения Сары, и мне хотелось, чтобы она чуточку приободрилась и перестала балансировать на грани истерики.

Я ведь тоже не очень любил эти лысые горы, но в конечном счете в Америке немало диких мест. Ирландия – не единственное место на земле, где можно проехать много миль и не увидеть следов цивилизации.

Вероятно, Сара услышала ноту раздражения в моем голосе, потому что сделала над собой усилие. Она высморкалась, отерла слезы и пробормотала, что пейзаж, в общем, и не такой уж пугающий.

– Просто он не похож на все, что я видела прежде, – пояснила она с дрожью в голосе, и я понял, что жена вспоминает суету Пятой авеню и все повозки, несущиеся по Бродвею.

Наш экипаж, выписывая зигзаги серпантина, спустился к основанию долины, пересек каменный мост через реку Фуи и проехал по кромке болота, окаймлявшего западный берег озера. Теперь мы ясно видели Кашельмару на склоне холма, и я вдруг понял, что, несмотря на все тяжести путешествия, испытываю радость. Меня больше не пугали ни дождь, ни туман, ни влага. Я забыл про уродливый ландшафт и усталость после долгого пути, о суровом испытании под названием Ирландия. Обняв Сару за талию, я встал как мог в тесном пространстве экипажа и высунулся в окно посмотреть, не увижу ли каких-нибудь признаков королевской встречи, которая ждет нас.