– Я слышал, мадам Камилла написала от её имени дону Гальвесу?

– Было дело. – подтвердил Серёжа. – Но он и слышать не хочет о беглой племяннице. Баронесса решила взять её с собой – не оставаться же бедняжке без всякой опоры? Получит приличное образование, Европу посмотрит. А там, глядишь, и дядя переменит гнев на милость…

– И то верно. Но ты, всё-таки не тяни, мой тебе совет. Как они вернутся в Бельгию тотчас навести свою зазнобу. Уверен, милейшая мадам Камилла примет тебя с распростёртыми объятиями и поспособствует, чем сможет. А то сам подумай: капитан второго ранга, грудь в крестах, а всё бобылём ходишь! Это, Серж, непорядок…

– И ты туда же! – невесело усмехнулся Казанков. – То Гревочка о моей карьере печётся, то теперь вот ты сватаешь…

– А что? Мы же твои друзья, кто о тебе ещё позаботится? Ты слушай, Серж, слушай, дурного не посоветую. Если дело сладится – ещё в этом году на твоей свадьбе погуляем. Ты где предпочитаешь – в Петербурге или сразу в Париже?

– Тогда уж в Вальпараисо. – ответил Серёжа. – На родине невесты. Правда родственники у неё неприветливые, но, уж какие есть…

– Ничего, брат, перемелется – мука будет. А что до Вальпараисо и вообще Южной Америки – скажи-ка, что там Иван Фёдорович? Всё же, решил остаться?

– Да. Собирается через год выйти в отставку и заняться-таки своей археологией. Попросил поспособствовать переезду супруги в Перу. Шутка сказать – на другой конец света!

– Я в курсе. Сядет на поезд до Парижа, оттуда в Бельгию, и пароходом Гревочкиной компании – в Кальяо. Барон обещал: на борту её примут, как странствующую королеву-мать!

– Вот и хорошо. А у тебя-то какие планы?

Остелецкий пожал плечами.

– Пока останусь здесь, при нашем посланнике, а там видно будет. Моё дело шпионское, дружище. Да и Бёртона надо отыскать. Пока этот джентльмен шляется по миру – не будет нам спокойной жизни.

До набережной оставалось не больше двух кварталов, когда над городом прокатился орудийный залп – раз, другой, третий. Стайки птичьей мелочи шумно снялись с деревьев и карнизов, заметались над крышами. Серёжа заозирался.

– Что там такое творится, не знаешь?

– Ты что забыл? – удивился его спутник. – Да, пора тебе домой, а то совсем одичал на чужбине… Сегодня же день рождения Государя-Императора – на эскадре празднество, да и аргентинцы не отстают на правах гостеприимных хозяев!

– И правда… – Серёжа смутился. – Привык, понимаешь, к григорианскому календарю[29], вот и перепутал.

Пролётка вывернула на набережную, и Серёжа увидел выстроенные в ряд вдоль парапета орудия. Возле которых суетились артиллеристы в нарядных, расшитых золотом, мундирах президентской гвардии. Вот крайнее громыхнуло, подпрыгнуло на высоких колёсах, выбросив столб порохового дыма. Ему ответили другие – плотная белёсая пелена поплыла над водой.

Пролётка остановилась. На набережной – не протолкнуться от публики. Люди приветственно размахивают зонтиками, шляпами, праздничный гомон порой заглушает медные вздохи военного оркестра. И над всем этим возвышаются мачты русских фрегатов, все в пёстрых гирляндах флагов расцвечивания. На гафелях, на кормовых флагштоках, трещат на ветру огромные белые полотнища с голубыми Андреевскими крестами.

– Ну вот, друг ты мой, Серж… – голос Остелецкого от волнения прерывался. И куда делся его обычный сарказм? – Теперь Россия крепко стоит на всех океанах. И это – навсегда!

Залпом ударили главные калибры «Минина» и «Герцога Эдинбургского». Им с некоторым опозданием ответили пушечки «Скомороха». Батарея на набережной громыхнула в ответ. Толпа взорвалась приветственными криками, в ответ – ещё залп, и ещё, и ещё…

Серёжа почувствовал, как к горлу его подступает комок, глаза предательски увлажнились. А пушки гремели, не переставая, дым сносило по ветру над бурыми волнами Ла-Платы и дальше, в океан.

Слышите, вы, все? Теперь – навсегда!