Оный экстракт хотя я с великою прилежностью сочинял, смотря, чтоб не проронить, излишнего не писать и ясно истину донести; однако ж, как оное, а паче его повинные весьма коварно, скрыто, но и с ненадлежащим смешав писаны, я же в моем здоровье слаб и в том сам себя опасаюсь; довольно ль я то сделал, подлинных же до указа вашего величества послать не смел, а понеже мню, что ему, для улики оных, ежели будет запираться, надобно там быть, здесь же для превожания людей способны нет и поверить опасаюсь. Того ради, не соизволите ль ваше величество по него послать надежного человека и подлинное дело взять, а между тем стану еще из него подлинное вытягивать…

Цесаревна Елизавета не проявилась никаким образом при этом случае. Она наслаждалась в это время деревенскою жизнию, и тем, кто хлопотал здесь в ее интересах, не удалось добиться даже того, чтоб она прибыла в Москву ради такой конъюнктуры, так как несколько нарочных, посланных к ней, не успели прибыть вовремя, то Елизавета могла возвратиться в Москву только по избрании герцогини Курляндской. Но если бы даже цесаревна и ранее находилась здесь, я не полагаю, чтобы ее присутствие могло послужить к чему-либо по следующим причинам, одинаково важным и препятствующим ей иметь полезных друзей в какой-либо из значительнейших русских фамилий; во-первых, вследствие вольности ее поведения, которое русские весьма не одобряют, несмотря на недостаток в них светского образования; во-вторых, вследствие неприятного воспоминания о царствовании Екатерины, когда Гольштинцы действовали во всех отношениях с крайнею заносчивостью, что делает мысль о возвращении их столь ненавистною, что ее одной достаточно для устранения принцессы Елизаветы от трона, при всем несомненном праве ее. Отсюда видно, что цесаревна Елизавета не может никоим образом смущать новое правительство, как, по крайней мере, кажется ныне, и потому гольштинские министры, предполагавшие, как уверяют, предъявить протест против избрания герцогини Курляндской, заблагорассудили воздержаться от него.

В обществе она чрезвычайно жива, непринужденна до того, что в ней можно допустить легкомыслие: но в домашнем быту я от нее слышу суждения до того полные здравого смысла и твердого рассудка, что мне думается, будто веселость ее в обществе не совсем естественна, хотя и кажется всегда искренней; говорю: «кажется», потому что трудно читать в сердцах людей.

По отъезде нашем отсюда открылось здесь некоторое зломышленное намерение у капитана от гвардии нашей Юрья Долгорукого с двумя единомышленниками его такими же плутами, из которых один цесаревны Елизаветы Петровны служитель, а другой гвардии прапорщик князь Борятинской, которые уже и сами в том повинились. И хотя по розыску других к ним сопричастников никаких не явилось, однако ж мы рассудили за потребное чрез сие вам повелеть, чтоб вы тотчас по получении сего отправили от себя одного доброго офицера в Ревель, которому повелеть по приезде своем туда тотчас взять из тамошнего гарнизона прапорщика Шубина, которой прежде сего жил при доме помянутой цесаревны, со всеми имеющимися у него письмами и другими причинными вещами и привезть его за крепким караулом и присмотром в Петербург и тамо посадя его в крепость, держать под таким крепким караулом до нашего приезда в тайне. А прочие его, Шубина, пожитки, в которых причины не находится, велеть оставить в Ревеле за печатями того посланного офицера и вице-губернаторскою…

Анна Декабря 22-го дня 1731 года.