— Условный срок?! Это исключено!

— Почему исключено? — сразу нахохлился Пономарь, задетый тем, что я столь низко оценил выдающийся итог его дипломатической деятельности. — А ты чего хотел, чтоб Лихачев Храповицкому медаль на грудь повесил?

— Условный срок — это крест на карьере! Для Храповицкого смысл жизни в постоянном движении наверх.

— Сейчас не о карьере нужно думать, а о том, как на свободу вырваться! — с горячностью возразил Пономарь. — На зоне знаешь, какая карьера ему светит?

— Условный срок — это плохо, — произнес Виктор, морщась, как от зубной боли. — Давай попробуем что-нибудь еще.

— Что, например?

— Ну, хотя бы деятельное раскаяние, — предложил Виктор с явным знанием предмета. — Допустим, Храповицкий в чем-то признается, возвратит государству миллиона полтора, Лихачеву мы башляем отдельно, и дело закрывается.

— Если Храповицкий на это согласится, — вставил я.

— А почему он может на это не согласиться? — теперь уже на меня воззрился Виктор.

— Деятельное раскаяние — это не реабилитирующая статья, — пояснил я. — Почти та же судимость.

— А вот и не та же! — воскликнул Пономарь.

— Ты опять о карьере, что ли? — пренебрежительно откликнулся Виктор. Он часто демонстрировал презрение к честолюбивым устремлениям Храповицкого. Возможно, потому, что собственное мясницкое прошлое тяжкими гирями висело на его ногах. — Кто сегодня на эту ерунду внимание обращает? В Кремль скоро вообще без судимостей пускать не будут. Там на каждого деятеля по десять уголовных дел заводилось. Да это обычная история: поймали человека, он отмазался и дальше бабки пилит, судьбы Родины решает.

— Все равно пятно на репутации, — упрямился я.

— Да кому она нужна, твоя репутация? Что ты к ней прицепился? Бабки — вот репутация! На нас с Саней раза три дела закрывали по нереабилитирующим обстоятельствам, ну и что? Не последние мы люди в губернии, даже такие высокоморальные граждане, как ты, на нас работают.

— А если ничего не нарушать, денег не наживешь, — поддержал Виктора Пономарь. — Кто не рискует, тот на заводе пашет. К тому же эти статьи можно себе на пользу вывернуть: дескать, преследовался властями на политической почве.

Продолжать этот спор было бессмысленно, поскольку относительно некоторых понятий мы придерживались различных позиций. Репутацию я не относил к разряду предметов одноразового употребления, а нажива не являлась целью моей деятельности.

Виктор истолковал мое молчание как признание поражения в споре.

— Ну, так что насчет деятельного раскаяния? — вернул он Пономаря к теме обсуждения.

— Боюсь, не прокатит, — с сомнением проговорил Пономарь. — Как-то не очень реально.

— Что значит «нереально»? — недоверчиво переспросил Виктор. — За деньги — нереально?

Виктор был убежден, что за деньги в России покупается все. И я должен с сожалением признать, что в этом он часто оказывался прав.

— Кстати, сколько Лихачев хочет за свою помощь?

— Пятерочку, — произнес Пономарь как-то застенчиво.

— Пять лимонов за условный срок? — переспросил Виктор, не веря своим ушам. — А он не офонарел?

Пономарь порозовел.

— Смотря с чем сравнивать, — заметил он с легкой обидой. — Если с его зарплатой, то это много. А если с тем, чего вы можете лишиться, то это нормальная цена.

— А деньги сразу отдавать или потом? — уточнил Виктор.

— Половину — авансом, остальное — по завершении дела. Ах, да! — спохватился Пономарь. — У Лихачева есть еще одно условие. Все вопросы вы должны решать только с ним. Москву сюда не вмешивать! Это он велел вам отдельно передать. Если вы попытаетесь выйти на его начальство, он сразу прекращает переговоры.

Я невольно подобрался.

— Это уже похоже на ультиматум, — сказал я. — Лихачев лишает нас возможности защищаться.

— Он говорит, чем больше людей будет в курсе этих переговоров, тем больше уйдет денег и тем труднее будет все закрыть, — пояснил Пономарь.

Про себя я отметил, что, излагая требования Лихачева, Пономарь больше склонялся на его сторону, то есть действовал, скорее, как его, а не наш союзник.

Виктор закурил.

— Не по душе мне условный срок, — пробормотал он, крутя в пальцах сигарету. — Я бы в этом пункте с Лихачевым еще поторговался. Предложи ему кого-нибудь из наших директоров. Даже двух, если нужно. Скажи, что мы все понимаем, кто-то должен отвечать. Есть кандидатуры. Мы готовы пожертвовать двумя нашими лучшими сотрудниками. Пахомычем, например, и Валерой Корки-ным. От сердца их оторвем, — Виктор повернулся ко мне, ища одобрения. — Нормальная идея?

— Главное, чтобы она им самим понравилась, — ответил я.

— Брось, — отмахнулся Виктор. — Эти не согласятся — мы других найдем. Мало ли нуждающихся? Вгрузим людям денег, и пусть они все берут на себя, а Лихачев на них условные срока вешает. На работе они у нас останутся, героями заделаются, еще и разбогатеют.

— Попробовать, конечно, можно, — неуверенно проговорил Пономарь. — Но вряд ли мы этим Храповицкого отмажем. Все понимают, что главный человек — это он. Скандал-то на всю страну вышел. Лихачев говорит, даже Ельцину докладывали. Если Лихачев замнет, ему только на пенсию уходить.

— Ну, и пусть уходит, — кивнул Виктор. — А чего за должность держаться? С пятью миллионами-то ему и на пенсии будет неплохо. Во всяком случае о бесплатном проезде на транспорте хлопотать не придется.

— Сделаю заход, — пообещал Пономарь. — Вреда от этого не будет. Может, даже он и поведется. Виноватить кого-то все равно надо.

— Ты его и по цене подвигай, — наставлял Виктор. — А то он больно круто заряжает. Ему пятерку отдай, потом налоги со штрафами на пятерку накапают. Итого уже десятка. Что-нибудь еще по дороге обязательно выплывет. Я имею в виду, в прокуратуру придется занести, в суды, губернатору, Поливайкину. И вот уже минимум пятнашка. Мы так быстро разоримся.

— Чего ты жмешься? — упрекнул его Пономарь. — Если вы в таком деле пятнашкой откупитесь, то в церковь сходите да свечки поставьте.

— Подождите, — вмешался я. — Давайте подытожим предложения Лихачева. Получается, что мы отдаем ему два с половиной миллиона долларов и прекращаем всякую активность. То есть мы должны замереть и безропотно ожидать, пока он выполнит свои обязательства. Я правильно излагаю? — я посмотрел на Пономаря.

— Ну в целом да, — признал он. — А чего ты так в штыки это воспринимаешь?

— Это западня, — проговорил я убежденно. — Он втягивает нас в бесплодные торги и связывает нам руки. Если мы на это согласимся, то окажемся в его власти целиком и полностью, причем тогда, когда нам дорога каждая минута. Через пару недель он соберет против нас такие улики, что Москва уже не поможет. Тогда один Лихачев будет решать, к каким срокам нас приговаривать.