— Прекратите это безобразие! — раздался дребезжащий старческий голос за нашей спиной. Видно, кто-то из соседей Виктора взывал к нам из-за запертой двери. — Я немедленно вызываю милицию!

— Пшли к черту, бараны! — привычно огрызнулся Виктор. — Сейчас оболью бензином да подожгу!

Он посмотрел на свой изрезанный осколками, окровавленный кулак с впившимся мелким стеклом.

— Испугалась, дура, — с беззлобной насмешкой проговорил он, отпуская белобрысую. — А чего, спрашивается? Я же пошутил.

Белобрысая приоткрыла глаза, увидела прямо перед собой окровавленную руку, взвизгнула и шарахнулась в строну.

— Псих! — выкрикивала она, кубарем скатываясь по ступенькам. — Дурак больной!

Толстая Юля, косолапя, побежала за ней.

Виктор стоял, криво улыбаясь, потряхивая изувеченной кистью, из которой хлестала кровь.

— Как вы, Виктор Эдуардович? — спрашивал начальник охраны, не выпуская его из объятий.

— Нормально, — пожал плечами Виктор.

Ничего нормального, между тем, не было. Судя по обилию крови, он стеклом перерезал себе вену и нуждался в срочной медицинской помощи. Выглядела его рука пугающе.

— Надо перетянуть ему запястье, — бросил я охране, хватая Виктора за плечо. — Быстрее, ребята.

Виктор отмахнулся, перемазав меня кровью. Охранники тут же окружили его. Виктор слабо отбивался.

— Отстаньте, идиоты, — хрипел Виктор, вырываясь. — Я спать хочу.

Галстуком мы туго перевязали ему предплечье, а носовыми платками замотали рану. Когда с этим было покончено, мы совместными усилиями повели Виктора вниз, к выходу, чтобы отвезти в больницу. Он шел, спотыкаясь, и почти не сопротивлялся, лишь невнятно ворчал себе под нос ругательства. Мне показалось, что он как-то сразу устал и обмяк.

— Выпить дайте, — попросил он, когда мы усаживали его в машину.

Спиртного больше не было, и кто-то из охранников бегом кинулся в ларек за углом, работавший круглосуточно.

— Предупреждал я вас, что хуже будет, — улучив минутку, вновь упрекнул меня начальник охраны. — Надо было браслеты на него одевать.

— Не знаю, — ответил я, глядя на затихавшего Виктора.

Но в глубине души я был убежден, что с наручниками вышло бы еще хуже.

1

Настоящее массовое мероприятие, согласно русскому миропониманию, должно начинаться торжественно и чопорно, длинными речами или даже церковной службой. А заканчиваться беспорядочно и весело, например дракой или загулом со случайными женщинами. Поэтому самые значимые русские праздники, такие как Пасха, свадьба, День милиции или похороны близкого родственника, обычно состоят из двух частей: официальной, куда зовут всех, и неофициальной, на которую допускаются лишь избранные. Ибо скучать в зале можно с кем попало, зато похабничать и драться лучше со своими.

Официальная часть девятидневных поминок по Владику прошла в каком-то кафе днем во вторник. Туда меня никто не звал, и ее я благополучно пропустил. А вот на вечеринку, которую устраивал по этому поводу Пономарь у себя дома, мы с Виктором поехали, поскольку Пономарь пригласил нас обоих, таинственно намекнув, что успел повидаться с Лихачевым и сообщит кое-что важное. Виктор, впрочем, считал, что никаких серьезных переговоров у Пономаря еще не было, поскольку Лихачев к ним пока не расположен. Просто Пономарь где-нибудь случайно поймал генерала, перекинулся с ним парой ничего не значащих слов и теперь намерен травить нам всякую ерунду, набивая себе цену.

Виктор вообще был в этот вечер немногословен, мрачен и почти что трезв. Я отлично понимал причины его дурного настроения. Во-первых, весь его зимний транспорт находился в ремонте, и мы добирались на джипе, который он позаимствовал у Анжелики. Во-вторых, вышибая окна в воскресенье, он повредил сухожилие, которое пришлось сшивать, и теперь, по мнению врачей, его кисть могла частично утратить подвижность. Он то и дело косился на свою забинтованную руку и шевелил пальцами.

О неутешительном медицинском прогнозе я знал от охраны Виктора, ему самому я старался не задавать лишних вопросов. Кстати, я тоже полагал, что из сложившейся ситуации Пономарь попытается выжать максимум выгоды для себя, а в успех его миссии с Лихачевым я вообще верил слабо.

Компания, собравшаяся у Пономаря, как легко догадаться, состояла в основном из дам. Негромко играла музыка: что-то эстрадное, любовное, тягучее, вполне соответствующее духу поминок. В глубине гостиной, на диване, молча курили Диана и Настя. Печальная Настя была в темной вязаной кофте, ужасно не шедшей к ее детскому, простодушному лицу в веснушках. От слез ее глаза покраснели, а нос распух. Зато Диана сегодня выглядела безупречно. На ней была узкая серая юбка и обтягивающий стальной свитер с высоким горлом. Холодный тон придавал ее красоте отрешенность и недоступность. Впрочем, в этой обдуманной элегантности было что-то бездушное. Если бы речь шла о моих поминках, то я бы предпочел чуть больше небрежности.

Диана скользнула по мне дерзким ярким взглядом, обожгла усмешкой и, едва кивнув, отвернулась. Настя, напротив, встрепенулась и подалась мне навстречу. Ее влажные глаза на миг просияли.

Кроме них здесь было с полдюжины девушек, длинноногих и ярко накрашенных, частью из нашего театра, частью приблудных, но все в коротких черных юбках и черных колготках. Расположившись за празднично накрытым столом, они хихикали и шушукались. Судя по их позам и бросаемым украдкой взглядам, они были готовы к любым проявлениям скорби, как групповым, так и индивидуальным.

Однако Пономарю сейчас было не до них. Отойдя в угол, он свистящим шепотом спорил о чем-то с Боней. Боня возбужденно сверкал очками и пытался его убедить, а Пономарь с сердитым видом мотал головой, не соглашаясь. К их разговору прислушивался толстый добродушный увалень с русыми волосами и сонными прозрачными глазами, прозванный в насмешку за свою медлительность Леха-Метеор. После ухода Плохиша в большую политику Пономарь нуждался в подручном и пробовал на эту вакантную должность то одного, то другого из своих людей. Леха-Метеор работал в бригаде Пономаря водителем, был предан ему по-собачьи, но умом не блистал, и Пономарь с его возвышением тянул, хотя и держал подле себя.

Метеор явно не понимал ни предмета их спора, ни того, как это Боня осмеливается возражать Пономарю. Он переживал за хозяина, и, подавляя желание вмешаться, часто вздыхал, сложив татуированные руки на тяжелом круглом животе.

— Слыхали новость? — крикнул нам Боня. — Генерал сбежал!

Мы с Виктором так и застыли в дверях.

— Как сбежал?

— Куда сбежал?

— Вечно ты людей с толку сбиваешь! — недовольно проворчал Пономарь Боне. — Они же про Лихачева думают! А ты им про другого генерала.

— При чем тут Лихачев? — в свою очередь удивился Боня. — На хрен он кому нужен? Я про этого Раздолбае-ва! Ну, кто у нас в «Золотой ниве» был...