Ну кто, какой садист придумал, что мы должны жить, страдая, мучаясь, постоянно борясь за что–то… я не хочу этого, НЕ ХОЧУ!!! Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЭТОГО ВЫНОСИТЬ!!! Лучше бы я сдохла или не рождалась вовсе… Ну зачем меня родили, зачем? Разве я просила об этом?! Разве меня предупреждали, что жить — это ТАК больно, ТАК бесчеловечно?! Лучше бы я сдохла сразу, при рождении… Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ЖИТЬ!!! Лучше бы я не знала, что значит жить… умирать так страшно… там — пустота, неизвестность и холод… оттуда никто никогда не возвращался… поэтому страшно… никто не знает, что ТАМ на самом деле… И всё равно — я готова, хочу ТУДА, потому что больше не могу быть ЗДЕСЬ… Ну зачем меня родили, а?! Господи, как же жестока и несправедлива наша жизнь… ну что я такого сделала, а?! Неужели Ты способен ТАК жестоко наказывать меня за ошибку… глупую ошибку глупой молодости… неужели я действительно заслуживаю жить всю оставшуюся жизнь С ЭТИМ?! Я не могу… я так больше не могу… у меня больше нет сил бороться… Зачем? Ради чего? Ради КОГО?

Я не могла больше сдерживаться: моя душа рыдала навзрыд — и я рыдала вместе с ней, сумбурный водоворот мыслей осаждал измученный мозг — и я не могла найти себе места… Казалось, нет такой силы, которая смогла бы вразумить меня, хоть немного успокоить до предела взвинченные нервы, помочь подавить душевные страдания… Физическая боль — ничто по сравнению с душевными страданиями. Мы даже не представляем себе, на что физически способно человеческое тело в борьбе за жизнь, но мы также и представить себе не можем, как быстро могут отравить и уничтожить нашу хрупкую жизнь душевные страдания…

Безысходность… кругом сплошная безысходность, горечь и боль… боль, сильнее, чем от утраты близкого человека; боль перманентная, всеобъемлющая и нарастающая, НЕОТВРАТИМАЯ, как языки пламени горящего вокруг леса; боль, которая не поддаётся описанию, и телесная, как будто электрическим током пронизывающая насквозь все твои клеточки, и душевная, мощными, постоянно сжимающимися кольцами охватывающая сознание; боль, которую не в состоянии вынести ни одно живое существо, наделённое разумом и нервами… Или свихнуться, или умереть, третьего — не дано…

Я подпёрла лоб рукой и закрыла глаза… Слёз уже не было, я рыдала беззвучно, и что–то страшное ощущалось в этом немом содрогании мышц лица и тела, как будто я постепенно сходила с ума… Отчаяние, боль, горечь, горечь и снова горечь — больше никаких эмоций и лишь одно желание — умереть…

Боже, как же я хочу умереть… но я не могу убить себя сама, нет, ни за что! Я — борец! Я просто НЕ СМОГУ УБИТЬ СЕБЯ САМА!!! Господи!!! Сделай это за меня, ну пожалуйста, ну хоть в этом помоги!!! Или направь кого–нибудь, кто может помочь мне расстаться с жизнью… я не могу больше С ЭТИМ жить…

Раздался осторожный стук в дверь.

Кто это? Да кто бы там ни был… Не хочу никого видеть, хочу пережить эту боль одна, как всегда…

Моя ладонь скользнула по лицу, и рука безжизненно упала на колени. Я уже дошла до такого состояния, когда не было никаких сил испытывать хоть какие–нибудь эмоции, включая отрицательные.

Пустота… отрешённость… безразличие… точка.

Стук в дверь повторился, на этот раз более настойчивый. Глупо, конечно, так думать, но, может, Господь услышал крик души и там, за дверью, — тот, кто избавит меня от страданий на этом свете? Я не знаю, что ожидает меня на ТОМ, но уверена, что жизнь или смерть не могут состоять только из чёрных полос — зебра есть зебра, — значит, на том свете я честно заработала белые…

— Войдите, — безразлично прошептала я.

Дверь тихонько приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова Матвея. Он быстро, абсолютно корректно оценил ситуацию и сделал вид, что ничего не произошло и он ничегошеньки не заметил.

— Алёнкин… э–э–э-э… мы тут с Вано думаем немного развлечься, ты как, присоединишься? — мужчина вопросительно смотрел на меня, ласково улыбаясь.

Красивые всё же у него глаза, и улыбка красивая, добрая, искренняя, душевная какая–то, так и веет от неё теплом… И всё же мальчик ты ещё и многого не знаешь, не умеешь, да и не понимаешь… Меня сложно провести — я нутром чувствую эмоциональный настрой. Вот сейчас чувствую твою озабоченность моим плачевным состоянием, искреннее желание помочь… Ну чем ты можешь мне помочь, а, чем? Не нужно мне твоё участие, а тем более сострадание и жалость, я привыкла справляться со всем сама. Да, не женское это дело, и ты даже не представляешь, насколько трудно, ужасно трудно… скрывать от посторонних глаз боль, которая выедает тебя изнутри, рвётся наружу; насколько мучительно держать всё всегда в себе… Но эта боль — моя, и только моя, и я не имею никакого морального права переносить её на других… Эх–х–х… Но мне не привыкать… я сильная и справлюсь… Как всегда…

— Матвей, спасибо, но я как–нибудь сама… я… я… не в состоянии сейчас развлекаться… У меня одно желание — напиться… — с трудом выдавила я из себя, глядя на него пустыми, ничего не видящими глазами.

— Алён, да нет проблем! — несколько оживился Матвей. — Мы с Вано тоже не прочь расслабиться. Ты что пьёшь — мартини, водку, коньяк, вино, виски, что–то ещё? — И он снова улыбнулся, теперь уже отворив дверь пошире и протиснувшись в комнату целиком.

Вот смешной — я не могла не улыбнуться про себя своим собственным мыслям. Он что, боялся входить, что ли? Опасался, что, находясь в невменяемом состоянии, я запущу в него табуреткой или ещё чем–нибудь тяжёлым? Смешной, честное слово… Так как быть? Да, у меня сейчас одно желание — умереть, поэтому хочу остаться одна, но… я не хочу оставаться одна, всё моё естество противится этому, чувствую. Что это — инстинкт самосохранения? Организм включает не использовавшиеся ранее запасные ресурсы, пытаясь всеми правдами и неправдами поставить меня на ноги? Почему я чувствую, что мне сейчас НУЖНА компания? Да какая разница почему… я доверяю интуиции и сделаю то, что она подсказывает: буду пить с ребятами. Сегодня напьюсь в стельку. Я хочу этого. Мне это необходимо, чтобы забыться. Как жаль, что можно только забыться, получить временное облегчение, но нельзя забыть совсем… Невозможно избавиться от депрессий, не устранив причин, их порождающих. Но как искоренить причины?! В большинстве случаев это невозможно. Я бы не задумываясь легла под нож хирурга, согласившегося удалить кусочек мозга, хранящий в себе ненавистную информацию, мешающую мне жить и наслаждаться жизнью… но он ещё не родился, точно знаю.

— Сегодня я пью… водку… с апельсиновым соком, — выдавила из себя я.

— Отлично! Заберём тебя чуть позже на небольшой пикничок. Сейчас всё организуем по–быстрому и придём. Ты… это… будь готова, — он пулей выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Медленно поднявшись с постели, я пошла в ванную комнату — нужно было срочно привести себя в порядок, хотя бы относительный. Понятно, что после такого стресса не стоило даже смотреть на себя в зеркало, не то чтобы показываться на люди, но оба мужчины стали невольными свидетелями моей истерики, поэтому их стесняться не стоило, а чужих не будет… только свои… свои… Хм, удивительно, но за столь короткое время ребята действительно стали для меня своими, они для меня как старшие любимые братья, но при этом иногда я ощущаю себя их мамой… необычные ощущения, но приятные. Я внимательно изучила своё отражение в зеркале. М-да… ну и ро-о… Пожалуй, единственное, что можно сделать за столь короткое время, чтобы хоть чуть–чуть снова походить на человека, — устроить своему лицу контрастный душ для снятия отёков и красных пятен да подлечить глаза чайными примочками, вот, собственно, и всё. Ну что же, вперёд.