— Жуть какая!

— А я тебе про что?

— А что дальше было?

— Плачет, слезами обливается. Просит простить, а барыня стоит перед ней как истукан и молчит. Сама бледная как смерть, а ни словечка не промолвит, будто и не слышит. Женщина колени ей обхватила, в глаза заглядывает, умоляет: «Скажи, что прощаете, и я исчезну. Уеду из Москвы, забьюсь в глушь, где меня никто не знает. Буду жить тихо, работать, детей растить. Снимите проклятие».

— И чем все закончилось?

— А ничем! Барыня ей только одно слово и сказала…

— Какое?

— «Вон!»

— Круто.

— А то, скажешь, она такого не заслужила?

— Может, и нет. Ведь Кора не призналась впрямую, что присвоила картину. Сказала «не уберегла», а это немного другое.

— Опять ты за свое? Сказала же, не брал мой дед картину!

— Дался вам дед! Я не о том совсем. С картиной ведь могло все, что угодно, случиться. Украли. Дети нечаянно попортили. Супруг ее, Юрий Всеволодович, позарился и решил себе оставить. В общем, не могла Кора сказать законной владелице правду, вот от неожиданности и ляпнула первое, что в голову пришло.

— Придумываешь ты все…

— Нет! Вы послушайте! Она же прощение пришла вымаливать, значит, искренне верила в силу проклятия и боялась его. Неужели в такой ситуации она стала бы лукавить?

— Легко! Отпущение грехов выпросить она, конечно, хотела, но и картину отдавать ей было жалко.

— Думаешь?

— Уверена!

Новость оптимизма не прибавила. Если Роза права, и «Христос» действительно остался у Коры, то где ее теперь искать, эту Кору? Она собиралась уехать, спрятаться в глубинке. Сильно болела. Может, ее и в живых уже давно нет.

— Адрес ее вы случайно не знаете? — повернулась я к Розе.

— Московский?!

Я вздрогнула:

— А что, был и другой?

— Ну, так… письмо-то мы из области получили.

— Какое письмо?

— От дочки ее.

Роза позвонила только на третий день.

— Аня, это я. Извини, что так затянула, но все выбраться никак не могла. Дома дел было полно. Стирка срочная… На моем охламоне одежда просто горит. Ему на сборы ехать, а у него, оказывается, ни штанов, ни куртки чистой. Не пацан, а сплошное горе. Обед опять же нужно было готовить. А в Куркино отправишься — день потеряешь. Это же другой край Москвы…

Розины оправдания я принимала. Хотя своей семьи у меня нет, но понаслышке я знала, что женщине, обремененной семьей, приходится очень и очень несладко. Розу было жаль, но не меньше я жалела и себя. Три дня ожидания обернулись для меня сплошным кошмаром. Я ничем не могла только заняться, все валилось из рук, и, о чем бы ни думала, мысли все равно возвращались к письму. Тогда, возле машины, услышав про него, не хлопнулась на асфальт только потому, что мертвой хваткой вцепилась в Розу.

Я теребила ее за кофту и требовала объяснить, почему она раньше молчала.

— Так я же не думала, что тебе это интересно! — смущенно оправдывалась она.

— И не нужно было ничего думать! Знали же, что меня все, связанное с этой картиной, интересует? Знали? — возмущалась я.

— Ну…

— Вот и нужно было рассказывать все, что известно!

К сожалению, знала Роза совсем немного, и все исключительно со слов своей матери. Та при получении письма не присутствовала лично, но помнила, как ее собственная мать рассказывала об этом. Розу, по молодости лет, бабкина история с письмом не заинтересовала, и она рассказ матери пропустила мимо ушей. А теперь, по прошествии стольких лет, и вовсе ничего не помнила.

— Ну как можно быть такой легкомысленной? Как мы теперь узнаем, что в нем было написано? — простонала я.

— Так у матери нужно спросить, — удивилась Роза.

— А разве она до сих пор жива? — растерялась я.

Роза обиженно насупилась:

— Конечно. С чего бы это ей помирать? Она еще вполне крепкая и на здоровье не жалуется. С братом моим живет.

Как оказалось, семья младшего брата Розы жила в новостройке, телефона у них не было, а ехать туда немедленно Роза наотрез отказалась.

— Явимся как снег на голову, перепугаем мать до смерти, — объяснила она.

После нудных препирательств мы наконец договорились, что на следующий день Роза сама навестит мать, посидит с ней, поболтает и попробует аккуратненько спросить про письмо.

И вот теперь Розин голос радостно вибрировал в трубке:

— Действительно, было такое письмо. Я ничего не перепутала.

— Отлично. Что она рассказала?

— Мать сама передала все в руки барыне. Та прочитала, сказала, что оно от дочери Коры, касается картины, и просила ничего не говорить Софье Августовне.

— И это все?

— Ну да! Ты же просила узнать, было ли такое письмо и точно ли от Коры. Я все узнала.

От огорчения я застонала.

— Да что ты так? — всполошилась Роза. — Если тебе этого мало, приезжай к матери сама и все расспроси.

— А можно?

— А чего ж? Брат с женой на работе, мать одна. Я ей про тебя рассказывала. Посидите, чай попьете. И ей развлечение, и тебе польза. Пиши адрес.

Я торопливо схватилась за карандаш.

Глядя на крохотную, похожую на колобок старушку, я не могла поверить, что это она сподобилась родить такую гренадершу, как Роза.

— Для меня важно все, что связано с этой картиной, — сообщила я и с надеждой воззрилась на хозяйку.

— Так ведь я ничего особенного и не знаю, — улыбнулась та в ответ.

— А вы расскажите, что знаете. Каждая мелочь может оказаться важной, — продолжала мягко настаивать я.

— Ну, если так… — неуверенно протянула старушка.

Сложив перед собой на коленях маленькие, почти детские руки, она начала свой рассказ:

— Уже после войны это было… В сорок седьмом. Барыня к тому времени совсем плохая была, не вставала даже. Мы хоть и жили отдельно, но я каждый день к ним ходила. Софья Августовна днями на работе пропадала, ухаживать за больной было некому… вот я, как выдавалась свободная минута, и забегала к ней. Писем они отродясь не получали, вся их родня в революцию сгинула… А тут вдруг — письмо! Помню, я тогда так обрадовалась. Думала, вдруг кто из близких отыскался. А барыня прочитала письмо и вдруг как отшвырнет его! Листки по полу так и разлетелись. Я аж опешила.

«Плохое что пишут?» — спрашиваю. «От дочери Коры письмо. Картину вернуть хочет». Про Кору и эту историю с картиной я уже от матери знала, потому обрадовалась: «Ну так хорошо же!» — «Не нужно мне ничего». — «Да как же так? Ваша ж вещь! Они ее у вас украли, теперь вернуть хотят…» — «Моя, говоришь? Нет! Не моя и никогда моей не была! И брать мне ее не нужно было. Суета все это. Дьявольские козни. Я из-за этой картины душу свою бессмертную погубила…»