– Это Сегюре попросил вас проследить за мной?

– … Я могу лишь помочь ему разобраться в происходящем. И через это понять мою собственную боль. Но он способен только страдать, как животное, потому что он и есть животное. И я страдаю вместе с ним, видя, как он себя губит.

– Вы неплохая актриса и быстро найдете работу.

– Вы считаете, что мне легко? Отец-алкоголик, довольный своей судьбой, но все-таки алкоголик. Мать, пропавшая без вести, появившаяся неизвестно откуда и снова исчезнувшая. Брат – полицейский, превратившийся в холуя. И возлюбленный, который живет как дикарь… Прекрасные люди, эти Каллахэны… Не говоря уже об их окружении.

– Что вам от меня нужно?

Она допивает виски, и бармен наливает ей новую порцию. Она кивает ему в знак благодарности как настоящая завсегдательница.

– Вы жонглируете словами, сочиняете многословные диалоги, но не пытаетесь влезть в душу. Вы решили, что наша пара должна пережить ад, и вот теперь мы его переживаем, с каждым днем все больше и больше, такой ад, что даже ваше богатое воображение не поможет вам этого представить. Я знаю, что такое сильнейшая физическая боль, но это ничто по сравнению с тем, что он чувствует ежедневно.

Она кладет на стойку сто франков и встает с табурета.

– Сделайте что-нибудь для человека, которого я люблю.

Нельзя отпускать ее, не покончив с этим маскарадом. Я хватаю ее за руку. Встревоженный бармен приближается к нам.

– Прежде чем уйти, вы покажете мне свои шрамы.

Она с силой вырывает руку и вызывающе смотрит на меня.

– Это настолько же в ваших интересах, как и в наших.

Был только один эпизод, где показывались ее шрамы, и гример потратил почти два часа, чтобы нарисовать их. Хотя теперь и он может быть в сговоре с ними!

– Отпустите меня!

Во мне поднимается волна ярости, однако бармен оттаскивает нас друг от друга, хватает меня за лацканы пиджака и бросает на стол. Стол переворачивается, и я оказываюсь на полу.

Милдред исчезла.

Медленно поднимаюсь. Бармен приказывает мне убираться.

– Эта девушка зашла сюда впервые?

Вместо ответа он хватает меня за воротник и выталкивает на улицу. Я оглядываюсь в поисках Милдред.

Спрашиваю у прохожего, который час.

Без двадцати два.

Неужели ты никогда не спишь, Господи?

Ты решил не оставлять меня в покое, пока я не пойму? Не беспокойся, я уже понял. Могу даже пересказать Тебе твой внутренний монолог: «Бедный Марко, ты хотел сыграть наравне с великими, ты бросил мне вызов на моей территории, но Я покажу тебе, что такое драматическая ситуация, ложный след, кульминация. Ты узнаешь, что такое приключения».

Ополчись на других, ведь они виноваты не меньше меня. Ты один только знаешь, где скрываются Матильда, Луи и Жером и чем они сейчас занимаются.

Где вы, ребята?

– Это он?

– Конечно, он.

Ко мне направляются два типа.

– Узнаешь нас?

Конечно, я вас узнаю. Вы – Брюно и Джонас. Однако не прошло и минуты, как Милдред меня одурачила, и поэтому я уже ничему не удивляюсь. Да, вы хорошо все продумали, но я не собираюсь принимать участия в вашей мизансцене.

– Так ты нас узнаешь?

Худшее оскорбление для актера – не узнать его.

– Моя физиономия ничего не говорит тебе?

– Нет, ничего.

– И моя тоже?

– Думаю, вы меня с кем-то перепутали, ребята.

За кого они себя принимают, эти актеришки? До того как им достались роли в «Саге», они были никем. Без нас они так бы и остались никем. А теперь они требуют, чтобы я признал их право на существование, признал, что они действительно существуют.

Жалкие персонажи, созданные игрой моего воображения. Вы обязаны мне всем.

Жалкие персонажи, созданные игрой моего воображения, оставляют меня на асфальте с окровавленной рожей. Бывший полицейский и подросток, делающий первые шаги в мире взрослых, отдубасили меня что надо. Никогда не думал, что они на такое способны. На что-нибудь еще хуже – возможно, но не на такое.

Сажусь на край тротуара и смотрю на проносящиеся мимо такси.

Господи, до чего же я устал!

Мне так хочется быть рядом с Шарлоттой, особенно этой ночью. Она не стала бы проливать слезы, а протянула бы мне носовой платочек, чтобы я вытер кровь.

Передо мной останавливается мотоциклист.

– Простите, я ищу улицу Пуассоньер.

К его багажнику крепко прикручен веревками переносной телевизор, который явно уже отдал Богу душу.

– Вам нужно проехать площадь Республики, бульвар Бон-Нувель, потом повернуть налево сразу за кинотеатром «Ле Рекс». Если вы ищете дом № 188, то он в конце улицы.

– Спасибо!

Он заводит мотор и исчезает в ночи.

Выйдя из аэропорта и увидев двух вышколенных полицейских, я сразу понял, что я в Нью-Йорке.

Они были в голубых мундирах с контрастными желтыми нашивками, с дубинками, свисающими до колен, в фуражках, способных вызвать зависть даже у секретных агентов, и с парой устройств, позволяющих в одну секунду получить портрет подозреваемого.

Один из них был с животиком и прямой как палка. Второй – настоящий скелет, но тоже прямой как палка. Почти мгновенно они превратили меня в фанатичного почитателя Закона и Порядка. Когда я увидел, как они крутятся вокруг неправильно припаркованной машины, в моей памяти сразу же всплыли детские воспоминания: дядюшка Доминик, всякий раз возвращающийся из Нью-Йорка и не способный ничего о нем рассказать. Он только говорил: «Все, как в кино», и на этом его рассказ заканчивался. Я вспомнил, как смеялся до слез при виде полицейских в мундирах, гонявшихся за Бастером Китоном в «Копах». Впервые увидев на фотографии убитого Ли Освальда, лежавшего между двумя полицейскими, я оцепенел от ужаса. Но эти воспоминания – ничто по сравнению с тем, что я насмотрелся в американских полицейских сериалах. В двенадцать лет я был уверен, что все полицейские зачитывают задержанному его права. Я думал, что достаточно внести залог, чтобы оказаться на свободе, и что во время судебного заседания обязательно полагается клясться на Библии. Я даже был несколько разочарован, когда в пятнадцатилетнем возрасте без всяких проблем купил бутылку виски.

Я недолго думаю, как мне добраться до города: в метро или на такси. Сажусь в одну из желтых машин в шашечку и говорю:

– Манхэттен. Угол 52-й и 11-й.

Этим двум полисменам удалось успокоить мое воображение. Лучше его не будоражить, впереди и так полно впечатлений. Сегодня на рассвете на бульваре Бон-Нувель я понял, что мне будет недоставать города-Солнца. Когда, под палящим солнцем, я ехал по Бруклинскому мосту, Париж казался мне прозрачной игрушкой, которую надо потрясти, чтобы внутри нее хлопьями повалил снег. Я больше не знаю, откуда приехал, и мне наплевать на это. Я хочу ярких впечатлений. Сильных эмоций. Хочу пройтись по улице с обнаженным торсом, накинув рубашку на плечи. Хочу на все показывать пальцем, как рэпер. На небоскребы и чокнутых предсказателей, на лимузины с затемненными стеклами и спортивных девиц, вышедших из бюро, на деликатесы в витринах и опустившихся бродяг.