– Еще бы не помнить! Вы и тогда уже выделялись среди кадет, – сказал я и еще раз крепко пожал его руку. – Уже старший лейтенант, плаваете, где? на чем?

Он повернулся к морю, указал рукою на стоявшую на рейде яхту:

– Вот мой корабль. Я командир вспомогательного крейсера «Цесаревич Георгий»[231], доставил в Севастополь Его Превосходительство генерала Ставицкого[232], – он представил мне одного из своих спутников, – и полковника английской службы Юнга, – указал он на другого.

Мы представились друг другу. Затем Машуков объяснил мне цель их приезда. Русский генерал и английский полковник попросили меня показать им все здания и кладовые корпуса; я повел их для осмотра. Машуков следовал за нами. Гости мои долго, добросовестно осматривали флигеля, склады и главное здание корпуса на горе, записывали данные, переговаривались между собою. Оказалось, что они приехали искать свободные здания под боевое снаряжение армий, действующих на Юге России, предполагали отдать Морской корпус Красному Кресту.

После осмотра я проводил комиссию на пристань. По пути Н.Н. Машуков спросил меня:

– Как вы думаете, Владимир Владимирович, можно было бы теперь открыть корпус?

Вздохнув, я ему ответил:

– Эх, Николай Николаевич! Столько сюда приезжало людей и комиссий, чтобы открывать «приют для беженцев», «симферопольский университет», разные «склады», теперь «Красный Крест» или Морской корпус, но до сих пор еще никому ничего здесь открыть не удалось. Зданий и материалов на многие миллионы; все сохранено в полном порядке, есть чем работать, да некому поднять это большое трудное дело. Конечно, было бы великое счастье, если б Морской корпус снова ожил на этой, ныне мертвой горе, но пока – это всего лишь мечта.

Сверкнув на меня темно-карими глазами, Машуков сказал:

– Я попробую осуществить эту мечту!

– В таком случае торопитесь, дорогой Николай Николаевич. Не дайте уйти корпусу от родного флота! – сказал я ему.

Миссия простилась. Вошли в катер, и он, застучав мотором, в белой пене волны, быстро уходил от корпусной пристани.

Старший лейтенант Машуков приветливо помахал мне рукою, привет был и Морскому корпусу, который он принял в свое сердце в эту минуту и жизненной силой своей захотел и его вернуть к жизни.

Волшебный кораблик, принесший на борту своем судьбу Морского корпуса, судьбу, которая вошла в сердце его командира и водила его рукою, волей и умом, был пароходом общества РОПИТа (Русское Общество Пароходства и Торговли) «Цесаревич Георгий». Он был взят белым командованием для военных действий по освобождению Родины от красного разрушения. Его вооружили тремя 75-мм пушками, и Андреевский флаг взвился за его кормою.

Матросами этого корабля были казаки, юнкера, гимназисты и реалисты Армавирской, Екатеринодарской, Керченской и Ялтинской гимназий, словом, вся та пылкая и честная молодежь, которая не могла спокойно взирать на то, как терзали их Родину-мать злобные, разрушительные силы; та белая молодежь с различных фронтов, которая не жалела ни молодой жизни своей, ни горячей крови для спасения Родины.

И не приди этот корабль в тот год и в тот день в Севастополь, не было бы Морского корпуса ни в этом городе, ни в Бизерте; и те славные и милые юноши и мальчики, которые сейчас имеют высокую честь быть мичманами, гардемаринами и кадетами Русского флота, остались бы гражданами самой страшной, кошмарной республики, которой нет подобной на всем земном шаре.

Спустя несколько дней Н.Н. Машуков приехал снова ко мне в гости уже запросто. Я созвал свою семью и познакомил его с нею. Н.Н. Машуков долгие часы говорил, и с жадностью слушали мы все его живые, славные рассказы о победоносной защите Юга России, Кавказа, Украины, Крыма; но жаднее всего слушали мы его мечты, его широкие планы и смелые проекты об открытии родного нам и любимого всей семьей моей Морского корпуса.

Перед тем как уехать, Н.Н. еще раз прошел со мною по зданиям корпуса; по пути обсуждая размещение кадет, штаты и откуда брать оборудование мебелью и книгами, которые ликвидационная комиссия корпуса в 1918 году сдала во временное пользование училищам города Севастополя. Обсудив все подробно, дошли мы до пристани, и моторный катер унес моего дорогого гостя на его корабль. Вечером «Цесаревич Георгий» снялся с якоря и пошел в Новороссийск.

11 июля 1919 года. Рейд города Новороссийска. Стоит на якоре «Цесаревич Георгий». В своей командирской каюте, за письменным столом, сидит старший лейтенант Машуков и быстрыми, ловкими пальцами бьет по клавишам пишущей машинки. Бегут печатные строчки, скрипит бумага, звонит колокольчик. Брови командира сдвинуты, на лбу между ними глубокая складка, темные глаза серьезны, бегают по строчкам. На лице волнение. Сердце горит.

Он пишет рапорт по начальству об открытии Морского корпуса и вкладывает в каждую строчку всю свою душу, всю горячую любовь свою к флоту и все надежды, что его поймут, оценят его мысли и дадут средства воплотить мечту. Проходит час, проходит другой. Рапорт готов. Вот что писал Машуков:

«Доношу Вашему Превосходительству, что, сопровождая две миссии, из которых одна возглавлялась начальником Новороссийской базы генерал-майором Ставицким, а другая – английская, с полковником Юнг, имевшие своей целью осмотр всех свободных складов и зданий в городах Севастополь и Феодосия на предмет занятия их под боевое снабжение армий, действующих на Юге России, и под канцелярии и жилые помещения служебного персонала, узнал я, что для этой цели были предназначены к осмотру и здания Севастопольского Морского корпуса.

В разговоре генерал-майор Ставицкий и полковник английской службы Юнг высказывали свои взгляды, что совершенно необходимо здания Морского корпуса передать Красному Кресту. Самый факт, что здания Морского корпуса были включены в число тех сооружений, которые предполагалось использовать не по своему прямому назначению, меня глубоко поразил.

В момент, когда в самом интенсивном порядке напрягаются все силы патриотически настроенных граждан для восстановления Великой России и ее военной мощи, поднимается вопрос об использовании зданий единственной Морской школы, которой мы в настоящее время располагаем не по назначению.

В этом я вижу влияние общественной мысли, существовавшей у нас, вполне естественно, до начала ХХ века и, как ни странно, до первых дней революции, полагая, что не встречу возражений, если возьму на себя смелость утверждать, что в школах наших и гражданских и военных никогда не внушалось сознание, что величие нашей Родины лежит и на морях.

Можно ли после этого удивляться, что школьники, сделавшись со временем государственными людьми, не могут судить о значении флота, а значит, и о тех требованиях, которые ему можно предъявлять. И это после Русско-японской войны, когда вся надежда была на эскадру вице-адмирала Рождественского, гибель которой