Специалист подумал, кивнул:

— Хорошо. Придется поверить вам на слово. Завтра я позвоню. И не вздумайте бежать.

— Куда?

Козельцев чувствовал себя оглушенным. Из него тянули деньги кто как мог. Он плавно опускался на самое дно. Достоинства в нем не осталось ни капли. Где тот барин, который неделю назад щелчком пальцев подзывал метрдотеля в ресторане? Да еще три дня назад он бы и разговаривать со Специалистом не стал. Даже не посмотрел бы в его сторону. И с Мало тоже. Ну, если что, обратился бы к своим людям в ментовке. А теперь? Он даже милиции ничего не может сказать, поскольку сразу всплывет история с освобождением Смольного. Показаний-то Паша так и не получил. А уж Паша молчать не станет. Сразу Владимира Андреевича сольет. Без всякой жалости. За покровительственный тон, за угрозы снять, за унижение, с которым просил о помощи.

Козельцев помотал головой.

— Завтра, — повторил он. — Завтра днем.

Козельцев побрел к Манежной. Ему нужно было поймать такси до Курского. На ходу он набрал номер охранника.

— Абонент не отвечает или временно недоступен, — злорадно принялась втолковывать Владимиру Андреевичу телефонная барышня. — Абонент не отвечает или временно недоступен…

Владимир Андреевич выругался.

* * *

Димины указания проигнорировать никто не решился. Настену отвели в павильон. Сценарист, совсем молоденький мальчишка, протянул стопку листов.

— Это сценарий, — пояснил он слегка смущенно. — Дима сказал, чтобы я вам его отдал.

— Спасибо. — Катя взяла сценарий, свернула трубочкой.

В павильоне собралось много народу. Настена и Катя, конечно же, предполагали, что, помимо Миши и оператора, будет еще кто-то, но не ожидали, что соберется так много людей.

— Ах, какая девочка! — Дородная тетушка в очках с толстыми линзами и с невероятной прической крутилась возле Насти. — Очаровашечка, конфеточка. Ну-ка, ну-ка… — Тетушка схватила Настю за руку, повела на другой конец площадки. Здесь она задрала голову, вгляделась из-под ладони в сторону прожекторов. — Костя, приглуши свет. Ага. Сема, посмотри, водолазка бликов не дает?

— На подбородок, — подтвердил оператор, которого, как выяснилось, звали Семеном. — Ей что-нибудь поспокойнее нужно. Нейтральный цвет. И тончика чуть побольше положить. Таня, Тань! Девочке одежда нейтральная нужна, ты учти! Ей яркие цвета не годятся, у нее кожа бледновата.

— Хорошо, — отозвался из павильонных сумерек голос неведомой Тани. То ли костюмера, то ли художника по костюмам.

— Сем, а что, если фильтриком ее притенить, а снизу «фошкой» подсветочку дать, пятисотой? — интересовался с другого угла площадки Костя. — Слегка. С пяти часов.

— А на натуре как? — тут же спросила Тетка в очках. — Там-то из-за фильтра небо провалится.

— А на натуре я две «фошки» поставлю, — тут же нашелся Костя. — И тон потемнее возьмем.

До настоящего момента Настя плохо представляла себе, что такое киносъемка. Весь процесс съемки сводился для нее к двум командам: «Мотор» и «Снято». На деле все оказалось намного сложнее и хлопотнее. Отчего Настя сразу замкнулась, опустила голову и принялась рассматривать пол.

Наблюдая за всей этой киношной суетой, Катя отошла в угол, присела на длинную низкую скамейку. Здесь же сидели Андрей и Миша.

— Да я сам-то там не был, — говорил негромко режиссер. — Вынесли его на носилках, закинули в «Скорую» и увезли. — Миша помолчал, затем добавил: — Слушай, там момент был, можно использовать в сценарии. Представь, рука с носилок, крупным планом ее взять, и с кончиков пальцев кровь на асфальт. А асфальт пыльный, и капли собираются, как у Терминатора второго. И ноги в кадре. Равнодушно так. Капля на ботинок падает, на начищенный, и катится по нему. А звук такой растянутый пустить. Ты запомни. Классный был бы кадр.

— Хорошо, — кивнул сценарист.

Катя недоуменно посмотрела на них. «Интересно, — подумала она мрачно, — творческие люди всегда наблюдают? Даже когда умирает их друг? И когда сами умирают, тоже, наверное, смотрят со стороны. Это было бы удобнее снимать в таком ракурсе, а это в таком. А тут вот лицо покрупнее взять, чтобы последняя слезиночка по щечке скатилась. Только тончику нужно побольше положить, а то у меня кожа не очень и простынка бликовать будет. И „фошечкой“ подсветить. Очень умильно. Бабы в зале рыдать будут».

Катя поднялась, подошла к Мише, спросила негромко:

— Где у вас тут телефон? Мне позвонить нужно.

— Что? — повернулся тот. — Ах, телефон… Телефон на площадке есть, этажом выше. Сейчас налево, до лестницы. Подниметесь, там увидите.

— Спасибо.

Катя вышла из павильона. Следуя Мишиным указаниям, прошла по коридору, поднялась на второй этаж и увидела телефон. Обычный таксофон, в прорезь для монет которого была вставлена свернутая бумажка. Катя сняла трубку, набрала номер:

— Справочная? Мне нужен телефон Института Склифосовского. Спасибо. Да. — Щелкнула рычажком и тут же набрала названный номер. — Здравствуйте, я хотела бы навести справки о самочувствии Мало Дмитрия Вячеславовича. Спасибо, подожду. — У Кати вдруг возникло ощущение собственной никчемности. Этакой крохотности на фоне громадного города, в котором никому ни до кого нет дела. Равнодушная дама в больничной справочной. Равнодушный режиссер. Равнодушный сценарист. Никому нет дела до Димы. То есть им было дело, пока он был жив и здоров, поскольку именно Дима платил им деньги. Но вот его ранили, и за пару часов никто не выбрал секунды подойти к телефону, позвонить, выяснить, что с ним. — Да, я слушаю. Да. Что? Спасибо.

В трубке уже пищали гудки. Больничной даме не было дела до какого-то умершего Димы. Он для нее остался всего лишь записью в справочном журнале. Умер. Могильное слово прозвучало как набат. Катя медленно повесила трубку, спустилась по ступеням, прошла в павильон.

Настену все еще тиранила дама в очках. Поворачивала то правым боком, то левым. Настена что-то старательно читала по листку, подсунутому ей Мишей, а сам режиссер, сидя рядом на корточках, что-то терпеливо объяснял ей. Настена слушала серьезно, кивала и даже задавала какие-то вопросы.

Катя поднялась по короткому пандусу на декорацию, вышла на середину площадки, взяла Настену за руку.

— Извините, Миша, — попросила она. — Но давайте закончим все это.

В павильоне повисла абсолютная тишина. Настолько глубокая, что было слышно даже, как где-то на колосниках поскрипывает трос.

— Дима умер, — сказала Катя и посмотрела на вытянувшееся лицо дочери. — Пойдем, Настюш. Нам еще до дома добираться.

Они направились к выходу из павильона. Вся группа смотрела им вслед.

На проходной они столкнулись с Северьяном Януарьевичем. Директор казался жизнерадостным и возбужденным.

— О! Екатерина Михайловна, рад вас видеть! — воскликнул он и всплеснул руками. — На ловца, как говорится, и зверь бежит! У Насти в школе я договорился. Вы бы видели лицо вашей директрисы. — Северьян Януарьевич засмеялся довольно. — Это песня была, а не лицо. Талантище. Захочешь — и то так не сыграешь.