— Нет, — горячо подхватила она. — Не дойдет, не может дойти.

Ее непоколебимая уверенность странно на него подействовала, как будто его планы тоже привели в порядок, передвинули, подменили, так что он уже не считал их своими. У него появилось желание доказывать, что это действительно может произойти; он чувствовал странное и тоскливое тяготение к самому страшному из всех человеческих проступков.

— Я ведь так счастлива. В конце концов, может, это не так уж и грешно? — сказала она.

— Как это так, не грешно? — спросил он. — Это смертный грех!

Он бросил взгляд, полный презрительного отвращения, на застланную постель, как будто представлял себе, как эти дела будут время от времени повторяться, — нужно же повторять пройденное.

— Я понимаю, — согласилась она, — понимаю, но все же…

— Хуже этого только одно, — продолжал он.

Она как будто ускользала от него, она уже превращала в семейную жизнь их мрачный союз.

— Я счастлива, — возражала она смущенно, — ты такой добрый.

— Это ничего не значит…

— Слушай, — прервала она его, — что это такое?

Через окно доносился жалобный плач.

— Ребятенок в соседнем доме.

— А почему его никто не успокоит?

— Воскресенье. Может, они ушли. — Затем добавил: — Что ты хочешь делать? Пойдем в кино?

Она не слушала его; жалобный, протяжный плач привлекал ее внимание, вид у нее был озабоченный, совсем как у взрослой.

— Надо посмотреть, что с ним такое, — сказала она.

— Может, есть хочет или еще там чего.

— А может, заболел. — Она прислушивалась с каким-то священным трепетом. — У малышей все случается внезапно… Никогда не знаешь, что это может быть.

— Это же не твой.

Она посмотрела на него задумчивым взглядом.

— Нет, — ответила она, — но я подумала… что он мог бы быть и моим… Я ни за что не оставила бы его одного на целый день, — добавила она с гневом.

— Они тоже не оставляют, — неуверенно возразил Малыш. — Вот он и угомонился. Что я тебе говорил?

Но слова ее засели у него в мозгу: «Он мог бы быть и моим». Это ему никогда не приходило в голову… Он смотрел на нее с ужасом и отвращением, как будто перед ним происходил отталкивающий процесс родов; зарождение новой жизни уже связывало его по рукам и ногам; а она стояла и прислушивалась — с облегчением, терпеливо, словно уже прожила годы таких тревог и познала, что облегчение никогда не бывает надолго, а тревоги всегда возвращаются.

Девять часов утра; он в бешенстве выскочил в коридор; внизу сквозь щель над дверью пробивалось утреннее солнце, бросая блики на телефон. Он позвал:

— Дэллоу! Дэллоу!

Дэллоу, без пиджака, не спеша поднялся наверх из подвала.

— Привет, Пинки. Вид у тебя, как будто ты и не спал, — сказал он.

— Ты что, прячешься от меня? — спросил Малыш.

— Вот уж нет, Пинки. Только… ты ведь женился… Я думал, тебе захочется побыть одному?

— Ты называешь это побыть одному? — возразил Малыш.

Он спустился по лестнице, держа в руке сиреневый надушенный конверт, который Джуди подсунула ему под дверь. Он еще не открывал его. Глаза у него покраснели. Видно было, что его лихорадит. Пульс бился неровно, голова горела, мозг не знал покоя.

— Джонни звонил мне рано утром, — сообщил Дэллоу. — Он следит со вчерашнего дня. К Друитту никто не приходил. Мы зря перетрусили.

Малыш не слушал его.

— Я хочу быть один, Дэллоу. По-настоящему один, — сказал он.

— Слишком уж ты много на себя берешь для своих лет, — заметил Дэллоу и расхохотался. — Две ночи…

— Надо убрать ее, прежде чем она… — продолжал Малыш. Он никому не мог бы объяснить, как велик его страх и в чем он заключается, словно его мучила какая-то позорная тайна.

— Ссориться с ней небезопасно, — поспешно вставил Дэллоу.

— Конечно. И никогда не будет безопасно, — согласился Малыш. Это я знаю. И никакого развода. Ничего, кроме смерти. Ничего другого. — Он приложил руку к прохладному эбониту телефона. — Я же говорил тебе… У меня есть план…

— Идиотский план. С чего это бедняжка захочет умереть?

— Она любит меня, — ответил он с горечью. — Говорит, что хочет всегда быть со мной. А если я не хочу больше жить…

— Дэлли, — раздался голос. — Дэлли!

Малыше опаской оглянулся — он не слышал, как Джуди, затянутая в корсет, бесшумно поднялась наверх. Он ничего не замечал, силясь обдумать свой план, мысли его путались, голова горела; он понимал всю сложность того, что затеял, не уверенный, кому из них нужно умереть… ему, или ей, или обоим…

— Чего тебе, Джуди?

— Билли закончил твое пальто.

— Ну и ладно, — ответил Дэллоу, — сейчас я его заберу.

Она послала ему страстный воздушный поцелуй, потом побрела обратно в свою комнату.

— Связался с ней, — сказал Дэллоу, — другой раз думаю, не стоило бы. Не хочу я скандалить с беднягой Билли, а она такая неосторожная.

Малыш пытливо посмотрел на Дэллоу, как будто тот по долгому опыту знал, как нужно поступать.

— А что, если у тебя будет ребенок? — спросил он.

— Ну, это уж ее забота, — ответил Дэллоу, — сама себе могилу роет… Ты получил письмо от Коллеони? — добавил он.

— Но она что-нибудь делает?

— То же, что и все, наверное.

— А вдруг она ничего не делает, — настаивал Малыш, — и забеременеет?

— Есть какие-то там пилюли.

— Но ведь они не всегда помогают, — возразил Малыш.

Ему казалось, что он уже все постиг, но сейчас он снова осознал свою страшную неопытность.

— От них никогда никакого толку, если хочешь знать, — ответил Дэллоу. — Что Коллеони-то пишет?

— Если Друитт переметнулся, нам не вылезти, — сказал Малыш.

— Не переметнулся… Так или иначе, он уже сегодня к ночи будет в Булони.

— А если все-таки… Вроде бы мне показалось, что он уже переметнулся… Тогда мне только и остается, что самому себя прикончить… А она… она не захочет жить без меня… Что, если она подумает… А может, дело и не дойдет до этого… Как это называется… самоубийство по соглашению, что ли?

— Что это на тебя нашло, Пинки? Ты что, собираешься таким способом выйти из игры?

— Ну, я ведь могу и не умереть.

— Тогда это тоже убийство.

— За такое не вешают.

— Ты просто спятил, Пинки. Нет уж, я в таком деле не помощник. — Он дружески толкнул Малыша. — Ты, ясное дело, шутишь, Пинки. С бедняжкой все в порядке… Вот только она здорово в тебя втрескалась.