Разумеется, возврат в «догигиенические» времена, чтобы обеспечить своевременный естественный контакт с необходимым набором микробов, никоим предумышленным образом невозможен, тем более в современную эпоху ужесточения общественных гигиенических практик в ответ на вспышки «новейших» инфекций. Некоторые исследователи, включая Дрешера и Трэси, считают, что выходом может быть ранняя вакцинация против части вирусных инфекций, потенциально способных стать спусковым крючком эскалации аутоиммунного конфликта.

В отношении вирусов Коксаки В и диабета I типа у человека свидетельств пока еще недостаточно, чтобы говорить о возможной вакцинации в сколько-нибудь практическом ключе. Несмотря на частое обнаружение признаков энтеровирусов (самих частиц, их РНК, антигенов или антител против них) при диабете I типа, связать диабет с их определенным видом или типом пока невозможно. Соответственно, потенциальная вакцина должна быть многокомпонентной, то есть направленной против нескольких потенциально виновных энтеровирусов. Учитывая возможную вовлеченность самого широкого круга вирусных агентов, не только энтеровирусов, в запуск подобного патогенного процесса и при других заболеваниях, количество необходимых компонентов таких вакцин становится неоправданно большим и весьма неопределенным. Одним из возможных решений может быть персонализация состава вакцин(ы) и календаря прививок в зависимости по меньшей мере от региональной специфики заболеваемости и генетических особенностей человека.

Расширенный эффект вакцин

Антрополог Петер Обю (Peter Aaby) и врач Кристине Бенн (Christine Benn) – сторонники иного подхода. Сменив в конце 70-х годов датскую пряничную ухоженность на неустроенность джунглей Гвинеи-Бисау, они уже более 40 лет занимаются вакцинацией в этой беднейшей африканской стране. На основании своего более чем внушительного опыта вакцинации и множества статистических выкладок они предположили, что некоторые живые аттенуированные (ослабленные) вакцины, типа вакцин против кори, туберкулеза (БЦЖ, BCG, Bacillus Calmette-Guerin) и полиомиелита (вакцина Сэйбина), способны предотвращать, или, по меньшей мере, снижать заболеваемость не только «своими» болезнями, но и рядом совсем других инфекций.

В одной из первых статей, вышедшей еще в 1995 году, Обю и Бенн на основании собственных данных и данных еще 12 работ других исследователей показали, что в развивающихся странах вакцинация против кори снижает суммарную смертность на 30–86 %, хотя вклад собственно кори в смертность невакцинированных детей чуть ли не на порядок ниже. В более новом метаанализе эффектов вакцинации, проведенном Джулиан Хиггинс и соавторами (Higgins J. P. T. et al., 2016) делается вывод, что «вакцинация БЦЖ и живой вакциной против кори снижает детскую смертность в большей степени, чем можно было бы ожидать от непосредственного эффекта только на те заболевания, против которых они направлены».

Большинство подобных заключений делаются на основе данных из развивающихся стран. Результаты по развитым странам в целом менее определенные. Так, анализ данных американских Центров по контролю и профилактике заболеваний в 2017-м показал, что младенцы в возрасте от 16 до 24 месяцев, привитые до этого любой живой вакциной, госпитализируются в два раза реже, чем привитые инактивированными. Возможно, что этот эффект в большей степени распространяется только на развивающиеся тропические страны, где его можно было бы увязать с рассмотренными выше особенностями микробиоты и общего состояния иммунитета у населения. В последние годы эти наблюдения все чаще объясняются в рамках концепции «тренированного иммунитета».

Многие исследователи обнаруживают неспецифический стимулирующий эффект на общий противоинфекционный иммунитет у живой противотуберкулезный вакцины BCG в исследованиях in vitro и in vivo.

В начале коронавирусной инфекции вновь возникли предположения, что различная динамика заболеваемости COVID-19 между странами может быть объяснена различными политиками вакцинации против туберкулеза с этой противотуберкулезной вакциной. Страны, активно проводящие вакцинацию с помощью BCG, имели якобы не столь драматический рост заболеваемости, как не проводившие. Если в условиях весенней (2020) волны пандемии подобные предположения еще имели некоторые статистические основания, то проведенные углубленные исследования, а еще больше – осеннее цунами пандемии практически полностью смыли подобные предположения (Hansel J. et al., 2020).

Сама по себе микобактерия туберкулеза – крайне необычный по отношению к человеку инфекционный агент, вероятно, один из древнейших инфекционных сожителей человека и его предков, наряду, например с герпесвирусами. Одна из особенностей этого возбудителя в том, что контактируют с ним подавляющее большинство людей, но тяжело заболевают лишь сравнительно немногие. Еще первооткрыватель возбудителя Роберт Кох, строгий редукционист в этиологии всех заразных болезней (то есть сводивший происхождение любого инфекционного заболевания к одной единственной причине – уникальному микробу-возбудителю), сто сорок лет назад отмечал, что «туберкулез – это не только туберкулезная палочка».

До сих пор ВОЗ считает туберкулез отчетливо социальной болезнью: болезнью нищеты, скученности, социальной несправедливости (Lönnroth K. et al., 2010). Можно сказать, что долгое противостояние с такими «древними» патогенами (гипотеза «старых друзей» в рамках гигиенической теории) во многом и сформировало конфигурацию современной иммунной системы человека, после прохождения им через десятки «бутылочных» горлышек эволюции – узких ущелий жесточайшего отбора на трассе гонки Красной Королевы. Многие вирусы и бактерии, ныне обычные представители «нормальной» микрофлоры, тысячи или сотни тысяч лет назад могли быть для наших далеких предков смертельно опасными патогенами. Но чрезмерно жесткий отбор хозяев часто катастрофичен и для самих паразитов. Отбор в отношении микробов идет скорее не на их вирулентность (степень «вредности») саму по себе, а на способность создавать себе новые экологические ниши среди изначально случайных, по сути, жертв, с помощью разнообразных инструментов, становящихся факторами патогенности. Так, в истории человечества простой лук охотника через быстрые модернизации много раз повторно становился совершенным оружием войны – луком Одиссея, английским лонгбоу, монгольским нумом, арбалетом. Популяции выживших животных и прилежащие им микробные сообщества, как две развитые информационные системы (они же подсистемы глобальной биосферы), неизбежно проходили путь от жесткого фатального контакта к той или иной форме кооперации: или метаболического симбиоза, или/и натаскивания защитных систем на новые потенциальные угрозы.

Для тех, кто выжил, и лук Одиссея, и лонгбоу, и нум, и арбалет со временем неизбежно становились причудливыми артефактами ушедших эпох в кладовых эволюции. Но чем более сложная и более развитая система кооперации возникала, тем больше в ней возникало уязвимостей, «окон возможностей» для все более новых генераций паразитов этой системы.

Это может быть одним из объяснений противоречия, почему доиндустриальное население с его сверхразнообразным и сверхполезным микробиомом оказывается тем не менее в своей массе как гораздо более насыщенным возбудителями по-настоящему тяжелых инфекционных заболеваний, но также и гораздо более устойчивым к ним в клиническом плане по сравнению с индустриализированным населением и его микробиотой. Тем не менее как «капля долбит камень не силой, но частотой», так и инфекции