В другом ответе восхваляется жажда знаний, поскольку только мудрый человек обладает внутренней уверенностью в себе: «Мудрость человека просветляет лице его» (Екк., 8: 1). Однако в другом ответе говорится о радостях труда и о том, что главное для человека – доброе имя (Екк., 5: 11; 7: 1). Вывод заключается в том, что «человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем», что даже мудрый человек не способен познать значение этого мира, и поэтому необходимо уважать божеские заповеди, поскольку «в этом все для человека» (Екк., 8: 17; 12: 13).

Выдвинутые против каждого из ответов аргументы показывают, что Проповедник или его последователи не приняли ни один них, поскольку посчитали их неудовлетворительными: даже эти ценности являются просто банальными. Наслаждение, стремление к разумному, труд, работа и справедливость, создание новых учреждений и зданий, жертвование – все это уже было в жизни Проповедника: «Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме» (Екк., 1: 12).

Использование прошедшего времени было основным аргументом для создания теории, что Соломон рассматривался как уже умерший правитель. Но если говорящий представил себя как Соломона, то едва ли разумно, чтобы творец и мыслитель использовал имевшуюся у него возможность запечатлеть собственные слова таким образом. Похожие обороты есть и в египетской учительной литературе. Основываясь на высказывании «Я был царем», египетская история рассказывает об изгнании Соломона в наказание за его сомнения.

И даже в приведенном ниже трогательном отрывке, где говорится о спокойствии во время печального прощания, содержится призыв наслаждаться жизнью:

«Доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем. В тот день, когда задрожат стерегущие дом, и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны; и на дороге ужасы; и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой и готовы окружить его по улице плакальщицы; – доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, не обрушилось колесо над колодезем» (Екк., 12: 2—6).

Даже в этом абзаце, где Проповедник говорит о смысле жизни, он собирает последние силы, чтобы сказать самому себе: «Суета сует, – все суета сует»; «Все – суета и томление духа» (Екк., 1: 14; 2: 11).

Повторим: вопросы Проповедника находятся вне системы взглядов традиционной монотеистической веры. Но ни один из предполагаемых ответов не может быть отнесен ни к одной из систем, скажем к греческой философии.

Отправной точкой для монотеиста всегда является вера в Бога, в то время как греческие философы определяют отношение к жизни в соответствии с собственным миропониманием. Для монотеистов основа – вера, для греческих философов – разум. Теряющий веру стремится к разуму, сомневающийся в здравом смысле ищет спасения в вере. В Екклесиасте мы не находим пессимизма из-за невозможности рационального познания мира, а лишь потрясение и сожаление.

Столь резкое изменение веры могло быть вызвано только столкновением с новой концепцией жизни, потрясшим основы веры и прежнюю систему ценностей. Но это продолжающееся испытание идей реальностью и реальности верой, критичный ум были природными свойствами греческого народа, и именно благодаря этим свойствам они смогли стать учителями для всего человечества.

Сегодня, однако, на основании раскопок, проведенных в Египте и Вавилоне, можем предположить, что мысли, подобные тем, которые звучат в Екклесиасте, вполне могли родиться и здесь. Наряду с несомненным влиянием эллинизма нельзя не учитывать и воздействия египетской культуры на создателя произведения.

Сохранился «Диалог между уставшим от жизни и его душой» (написан до 1580 года до н. э.), где душа советует человеку вновь предаться радостям жизни, прежде чем он закончит свой земной путь. Но ничто уже не возбуждает человека, который устал от жизни.

Мы вновь встречаемся с первым предшественником Екклесиаста, отчаявшимся и не видящим смысла в продолжении жизни. В «Плаче Хекхепера» (созданном примерно в 1900 году до н. э.) находим такие строчки: «Что бы ни говорилось, все уже сказано… от первых поколений до последних потомков все напоминает о тех, кто предшествовал им…» Та же мысль звучит и в начале Екклесиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Екк., 1: 9).

В том же египетском сочинении мы находим строки: «Я увидел все, что было под солнцем», типичный оборот, который мы встречаем в Екклесиасте (Екк., 1: 4). В обоих случаях следует плач, где говорится о бренности жизни. В «Разговорах Ани», списки которых датируются начиная со времен Соломона, содержится упоминание о тщетности разведения садов и постройки зданий: «Тот, кто создал орошаемые сады для себя, тот, кто окружил поля изгородями, тот, кто посадил цветы в виде клумбы… и орошает их, тот зря обременяет себя».

В Екклесиасте говорится: «Я предпринял больше дела: построил себе дом, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи, и насадил в них всякие плодовитые дерева» (Екк., 2: 4).

Папирус «Песни арфиста» составлен за три сотни лет до Соломона. Слепой арфист поет перед гостями на пиру о быстротечности всего земного: «Умрут одни, и на смену их придут другие, боги (то есть цари) упокоятся под своими пирамидами, то же происходит со знатью и теми, кто их сопровождает… Те, кто строят дома… о местах их погребения нам ничего не известно. Что случилось с ними? Их стены разрушены, их домов больше нет, как будто они никогда и не существовали… Слушайте свое сердце, пока вы живы, помещайте мирт на голову и одевайтесь в льняные одежды… пока не наступит для вас день плача… успокойте сердце, (Бог) не слышит ваш крик, и плач не спасет никого от пути в подземный мир».

Разве в Екклесиасте мы не встречаемся с таким же отчаянием от ощущения быстротечности жизни и с необходимостью дорожить каждым часом дня? В застольной песни, датируемой примерно 2500 годом до н. э., мы находим следующие слова: «Постепенно мы стареем, наши тела дряхляют, и на смену приходят молодые. Солнце появляется утром и вечером уходит на восток… Празднуйте счастливые дни… пусть музыка и пение звучат в твоих ушах, отбросьте все печали и думайте только о радости, пока не придет тот день, когда ты отправишься в ту страну, где царит тишина».

Подобные настроения отмечаются с незапамятных времен и не являются специфическими для конкретных народов или философских школ. В вавилонском эпосе «Гильгамеш» (около 2000 года до н. э.) герой горюет о быстротечности жизни и отправляется в обитель богов в поисках тайны бессмертия. Самыми разными способами ему препятствуют в этом, чтобы он забыл о своем желании и предался сиюминутным радостям.

В более позднем стихотворении, которое издатель называет «Вавилонским Екклесиастом», содержится жалоба глубоко обиженного человека, потерявшего надежду и не верящего в справедливость богов. Он также полагает, что все стремления тщетны и что всех людей ожидает смерть.