Люси чувствует, как ее затопляет стыд за то, что она все пропустила и не смогла вовремя прийти на помощь.

Она вспоминает выражение лица Марго, когда та, лежа между сестрами, смотрела на угасающее пламя костра и рассказывала им об изнасиловании и о ребенке, которого она втайне ото всех носила девять месяцев. Она вспоминает слезы Марго, когда та рассказывала им о родах. Он просто уснул, говорила она. Ей хотелось так думать. Она сказала, что он не издал ни звука. Синий младенец с пуповиной, обернутой вокруг шеи.

— Что ты сделала? — спросила Люси, страшась ответа.

Марго, закрыв глаза, долго молчала.

— Я не могла прикоснуться к нему, — ответила она после долгой паузы. — Но не могла и не прикоснуться. Я отнесла его к реке. Я почти ничего не соображала.

«Его». От одного этого слова Люси только усилием воли заставила себя не расплакаться.

— У тебя был шок, — мягко проговорила Ева и взяла Марго за руку. — Расскажи, что было дальше.

И она рассказала, что сначала собиралась спрятать ребенка в реке.

— Я просто хотела, чтобы он исчез. Думала, он просто уплывет. Исчезнет. Но когда подошла к воде, не смогла. Мне показалось это неправильным. Вода была слишком холодной, и я не смогла опустить его туда.

Люси закрыла глаза, чтобы сдержать слезы. А Марго рассказывала, как она голыми руками копала могилку на берегу, впиваясь ногтями в землю.

— Под мостом. Там земля мягче. А в тени темно и тихо. Мне казалось, что там он будет… в безопасности… — Она все-таки сорвалась и зарыдала. — Я знаю, все это было неправильно, но я совсем не понимала, что нужно делать.

Она рассказала им, как возвращалась домой и как, свернув с тропинки, увидела студию — место, где все и произошло. Каково ей было смотреть на это старое яблочное хранилище, которое чернело в темноте. И вот тут Люси поняла, почему Марго так поступила. Наверняка она бы сделала то же самое.

Люси думает о том, что пережила ее сестра, и чувствует всепоглощающую печаль. Поймет ли ее Кит? Скорее всего, да, поймет и простит, если Марго все-таки сможет рассказать ей об этом.

На вечеринке, когда все постепенно узнали о болезни, Люси то и дело слышала: ты такая храбрая, ты такая сильная. Это она-то храбрая? Она совсем не чувствует этого. Она просто шаг за шагом идет дальше. А что еще можно сделать? По настоящему храбрая — Марго. Это она столько лет носила в себе боль и стыд. И молча жила со своей тайной.

А теперь она видит: каждый из них носит в себе боль. Кит потеряла Теда, свою единственную любовь. Брак Евы вот-вот рухнет. Сама Люси больна. Марго живет со своим жутким прошлым. Все они храбрые. Они продолжают жить — и в этом их сила. Марго — яркий пример тому. Люси надеется, что теперь, когда сестра смогла рассказать им о том, что произошло с ней, она найдет способ разрушить стены, которые возвела вокруг себя, за которыми спряталась от всех и вся. И если она найдет в себе силы и все-таки расскажет все Кит, возможно, их отношения наконец наладятся.

В верхней части сада появляется фигура и идет к ней по высокой траве.

— Не хочу тебе мешать, — говорит Сибелла, приблизившись. — Я просто пришла помочь с уборкой, но услышала, как ты выходишь из дома. — Она протягивает Люси плед. — Подумала, что тебе точно не помешает. Не простудись.

— Теперь так будет всегда? — спрашивает Люси, принимая плед. — Одеяло, чай и сочувствие?

Сибелла улыбается:

— Бери, пока дают. А в качестве альтернативы — на тебе мытье посуды.

— Спасибо.

— Пока оставлю тебя.

И поворачивается, чтобы уйти, но вдруг Люси говорит срывающимся голосом:

— Я боюсь, Сибелла.

Она поворачивается, садится рядом на бревно и нежно кладет гладкую и успокаивающе теплую ладонь поверх руки Люси:

— Я знаю, любимая. Знаю.

— Я была так сосредоточена на вчерашней вечеринке, на этой грандиозной идее. Я думала, она принесет ощущение, что долг мой выполнен. И может быть, я даже буду спокойна. — Она тихо усмехается: — В какой-то степени так и есть. Я вышла замуж за Тома, и праздник был именно такой, как я и хотела. Собрались все, кого я хотела видеть. Я чувствовала себя такой счастливой и такой… — Люси пытается найти верное слово, — такой любимой. Но сегодня, — она пинает камень, лежащий на земле возле самых ее ног, — я в ярости. Я не могу ничего исправить. Совсем ничего. И я не могу избавить от боли ни себя, ни кого-то еще.

Сибелла смотрит куда-то вдаль.

— Это несправедливо, — соглашается она. — То, что ты сделала вчера, то, что ты показала всем, как сильно тебе хочется жить, жить здесь и сейчас… в этом и заключается настоящее мужество. И это вдохновляет.

Люси снова думает о Марго и чувствует, как по щеке катится слеза. И падает прямо на кардиган, расплываясь темным пятном.

— Мы можем крепко держать себя в руках. Мы можем выстроить вокруг себя крепкие стены и отделить себя от других. Но на самом деле я вижу, как сильно мы нуждаемся друг в друге.

Люси едва сдерживает слезы, снова представляя Марго, в полном одиночестве, в лесу, укачивающую своего мертвого ребенка. Через что она смогла пройти: родить его, принести на берег, голыми руками вырыть могилку — последний акт отчаяния — и похоронить это крошечное тельце под каменным мостом. И только река была ее молчаливым свидетелем.

Сибелла, не подозревая о мыслях Люси, крепко пожимает ее руку:

— Ты не можешь решить проблемы всех остальных, Люси. Ты и не обязана. Прости, если это прозвучит как непрошенный совет, но сейчас ты должна думать о том, что необходимо тебе, чтобы оставаться сильной.

— Разве это не эгоизм? — Люси пытается улыбнуться. — Мне кажется, кое-кто явно думает, что я из чистого эгоизма заставила всех собраться здесь вчера.

— Не думаю, что кто-то может назвать тебя эгоисткой, Люси. Праздник получился совершенно чудесным. Очень сердечным. Вся семья запомнит его именно таким. И будет помнить всегда, что бы ни случилось. Но ведь это еще не конец. Это точно не конец твоей истории. Ты здесь, ты жива. Так что живи дальше, Люси. Живи, сколько получится.

— Пока не умру, да? — она снова пытается улыбнуться.

— Конечно. Ведь каждый день — это подарок.

Сибелла оставляет ее, и в тишине к Люси возвращаются другие воспоминания. Как она танцевала с друзьями, а над головой мигали лампочки, как Хлоя и Мэй веселились со своим отцом,