– Да, примерно так я себе это и представляю.

– Что ж, отвечаю: вполне возможно. А способ, который он избрал? Утопление, да еще в доме, ставшем ему родным? Это можно воспринимать как протест против устоев, в которых его растили. Или, наоборот, – как попытку их принять, в такой вот жуткой форме.

– То есть либо ритуал крещения, либо протест против навязываемых родней принципов, либо попытка доказать, что он может стать для них реальным соратником.

– Да. – Мира потягивала шоколад через бугорок взбитых сливок. – Ты, конечно, склоняешься к первой версии. Ты предпочла бы, чтобы он руководствовался злым умыслом. Но при данном раскладе, если в конечном счете все сойдется, я бы скорее склонилась ко второй.

– Почему?

– Он представляется мне печальной личностью, этот твой трагический и обреченный подозреваемый. Сама посуди: вся его жизнь – сплошные ограничения: младшего обычно слишком долго нянчат, держат под крылом. Если Джонсов воспитывали в традиционном духе – причем я подозреваю, что это было довольно строгое, суровое воспитание, – то на мать изо дня в день ложилась бо́льшая, чем принято думать, нагрузка, что и для нее тоже было испытанием. Она, вероятнее всего, была слишком привязана к своему младшенькому, и его взросление повергало ее в отчаяние.

– То есть он у вас вызывает жалость, даже если он убил этих девочек.

– Мне он представляется человеком, не получавшим того, в чем нуждался, – я говорю об эмоциональной, психологической стороне дела. – Она выпрямилась, подумала. – Старшие ближе друг к другу по возрасту. Потом следует большой перерыв и поздний ребенок. Очень возможно, что мать цеплялась за этого последнего ребенка, не давала ему расправить крылья.

– Оставайся со мной? Мне необходимо, чтобы ты был при мне?

– Да. А он уже подросток, – продолжала Мира. – Его естественное желание – взбунтоваться, оторваться от материнского подола, испытать что-то новое. Даже в здоровой семье этот период бывает сложным.

– И может быть, он даже предпринял какую-то попытку немного оторваться, – рассуждала Ева. – И тут мать, у которой уже имелись проявления психической неустойчивости, опускает руки и решает свести счеты с жизнью.

– А он тогда начинает винить себя. Будь он хорошим сыном, может, она по сей день была бы жива? И опять дает о себе знать строгое традиционное воспитание, – подчеркнула Мира. – Мама согрешила, ступила на ложный путь. А может, это он толкнул ее на этот грех? И я вот думаю: а что, если лечение лишь усугубило его состояние, ведь и он, и мать лечились у одного и того же врача?

– И матери оно не помогло.

– Признаки суицидальных наклонностей может и отличный психотерапевт проглядеть. Вот что, поизучаю-ка я историю этого конкретного доктора, это поможет составить более ясную картину. Но если коротко, мой ответ – да, он годится на роль подозреваемого. А насчет Себастьяна смогу что-то сказать, когда узнаю о нем побольше.

– Я пришлю вам, что у меня есть. Если девочек убил Монтклер Джонс, его брат с сестрой должны были об этом знать.

– Учитывая, в каком тесном контакте протекала их жизнь? Да, я тоже сказала бы, что такая вероятность очень велика.

– Значит, буду копать в этом направлении. Спасибо. Мне пора.

– Шоколад-то допей! – напомнил Деннис. – Я сейчас. – Он вышел своей шаркающей походкой.

– Как у вас тут спокойно! – проговорила Ева.

– Ну, у нас тут свои заморочки.

– Это в любом доме есть. Но в вашем доме спокойствие какое-то глубинное, естественное. Причем этот покой не связан с какими бы то ни было ограничениями. Мне вот кажется, что в доме Джонсов как раз порядок был насильно насаждаемым, при всех их добрых намерениях – а мне кажется, что родители не были фанатиками, не грозили своим детям геенной огненной и все такое. Их жизнь строилась вокруг конкретных убеждений и маминых проблем, и дети воспитывались соответственно, фактически без какого-либо шанса на самостоятельную жизнь, на жизнь в отрыве от семьи. Бывает, благодаря такому воспитанию вырастают по-настоящему любящие, добропорядочные, бескорыстные люди, а бывает и наоборот.

– Растить детей – это всегда очень индивидуально. И рискованно. Ты ведь стараешься изо всех сил, а что получится…

– Иногда результат негативный, я такого много навидалась. А бывает и обратный эффект, когда у самых никчемных родителей вырастают распрекрасные дети. Это все дело случая. Ну что… – Ева поднялась, – спасибо, что уделили время. А напиток действительно божественный. Деннис мог бы открыть лавочку и продавать только этот свой шоколад. Озолотился бы!

– Ему нравится варить его для своих. И слава богу, что не слишком часто, не то я каждый раз за зиму набирала бы фунтов по пятьдесят.

– Передайте ему от меня большое спасибо, – сказала Ева, надевая пальто. – И я еще…

Она умолкла, так как в комнату снова вошел Деннис, неся в руках пару красных шерстяных перчаток и ярко-синюю лыжную шапочку.

– На вот, держи, – сказал он. – Надевай!

– Ну что вы… Мне правда…

– Нельзя расхаживать с голыми руками! – продолжал он, надевая на нее перчатки, как на маленькую. – А голова? Тебе же надо сохранить мозги в работоспособном состоянии? – Он надел на нее и шапку, поправил. – Ну вот. Так-то лучше.

Ева ничего не ответила. Лишилась дара речи. Деннис лишь улыбнулся.

– Я тоже без конца теряю перчатки. Надо намекнуть производителям, чтобы маячок в них ставили.

– Спасибо, – наконец выдавила Ева. – Я верну.

– Нет, нет, об этом не беспокойся. В этом доме дети вечно забывают то перчатки, то шапку, то шарф – да что угодно. У нас их целая коробка набралась, скажи, Чарли?

– Да, точно.

– Оставь себе, – сказал Деннис, провожая ее к дверям. – И мерзнуть больше не будешь.

– Ладно. Да, если не увидимся – с Рождеством!

– С Рождеством? – не понял он, но потом заулыбался. – Действительно, ведь Рождество на носу. Я что-то совсем потерял счет времени.

– Да я тоже.

Переполняемая эмоциями, Ева спустилась с крыльца и вышла на тротуар. Взглянула на свои руки в перчатках. Рорк бесконечное количество раз дарил ей перчатки – по той же самой причине, что и Деннис. Красивые, элегантные, теплые, из мягчайшей кожи, которые она очень быстро рвала или теряла. Но сейчас она поклялась, что ни за что не потеряет эти дурацкие красные перчатки.

К машине она подошла с теплыми руками – и, можно надеяться, с незастывшими мозгами.

Войдя в гудящий рабочий зал, Ева уловила запахи рафинированного сахара, дрожжей и масла и только потом увидела Надин Ферст. Понятно, подумала Ева, пончики. Любимое лакомство полицейских. Никто не знает об этом лучше журналистки высочайшего класса и популярного писатели, автора многих бестселлеров Ферст.