– То есть им он импонировал. А со львом как вышло?

– Джонс был очень любознательный. И любил фотографировать, делать какие-то заметки – так, для себя. Говорил, когда-нибудь напишет на их основе нечто вроде книги или снимет документальное кино. Он отправился на природу, забрел дальше, чем следовало, – хотел снять водопой на рассвете. Лев как раз вышел на охоту – а тут вам и основное блюдо.

Почти все это Ева уже читала в полицейском рапорте об инциденте.

– А не сказали, он на свои фотосессии ходил всегда один?

– Конкретно об этом я не спросила, но Овусу показалась мне очень дотошной. Если у нее что-то на этот счет есть, это наверняка будет в ее отчете.

– Что-то не припомню, чтобы кто-то говорил, будто Монтклер Джонс и раньше проявлял интерес к фотографии или животному миру.

– Ну, раньше он и в Африке не был, – заметила Пибоди. – Если бы я туда поехала, я бы с камерой не расставалась. В общем и целом такое впечатление, что он решил провести время с толком и ему там нравилось. Это логично – он же впервые вырвался из-под опеки старших, да еще вокруг столько всего нового, сплошная экзотика.

У Евы пропищал компьютер, и она взглянула на входящее сообщение.

– Десятую жертву нам подтвердили – это Айрис Керквуд. И реконструировали лицо одиннадцатой.

Ева вгляделась в изображение. Судя по всему, полукровка. Узкое лицо, большие глаза, высокие скулы.

– Это лицо я узнаю. – Ева вывела фотографии из списка пропавших на экран, разбила его на окна. – Вот. Вот она. Шашона Мэддокс, четырнадцати лет. Пропала из дома своей бабушки. Та была назначена опекуном по суду. Мать подалась в сторону моря, когда девочке было три года, отец вообще неизвестен. У бабушки под опекой находилась еще и сводная сестра Шашоны, от той же матери, там отец отказался от родительских прав, что, судя по всему, не составило ему труда, поскольку он в то время отбывал двадцатку за убийство второй степени.

– Нам снова предстоит уведомить родню.

Ева произвела быстрый поиск.

– Да. Эта бабушка еще жива и живет все так же в Нью-Йорке. Сводная сестра – врач, интерн в хирургии госпиталя горы Синай – на Манхэттене, знаешь? Бабушка, Тиша Мэддокс, вот уже двадцать пять лет живет в квартире на Восьмой авеню. Профессиональная нянька, сейчас работает в Верхнем Вест-Сайде. Когда мы Филадельфию ждем? – вдруг спросила она.

Пибоди бросила взгляд на часы.

– Где-то через час.

– Поехали с бабулей пообщаемся. Предупреди народ: если мы еще не вернемся, пусть дожидается в фойе.

Пибоди заспешила к выходу, а Ева чуть задержалась, чтобы послать электронную почту Девинтер и копию – Уитни.

Спасибо за быструю и эффективную работу. Как следует из моих рапортов, в разработке несколько версий. Пока мы не идентифицировали все жертвы, не оповестили их родных и не допросили всех фигурантов, любые сообщения для прессы или пресс-конференции запрещаются.

Лейтенант Ева Даллас.

– Не будем пока распространяться, – проворчала Ева, после чего, по примеру Надин, сгребла в охапку свое пальто и на ходу оделась.

Тишу Мэддокс они нашли в симпатичной и чисто убранной квартире, где та нянчила малыша неопределенного возраста и пола. Она взглянула на Еву, потом на Пибоди и молча кивнула. Прижалась губами ко лбу малыша, немного так постояла, после чего пропустила их в дверь.

– Входите, пожалуйста. Вы пришли сообщить, что Шашоны нет в живых? Она – среди тех несчастных девочек, о которых рассказывают по телевизору?

– Да, мэм. Мне очень жаль.

– Я сразу поняла, как только тот репортаж увидела. Я давно знала, что ее больше нет, только не знала, где она. Я собиралась пойти в полицию, но мисс Хилли – это моя хозяйка, Хилли Макдональд, кажется… Так вот, она сказала: не надо, Тиша, тебе будет тяжело. Если они ее нашли, то сами придут и тебе сообщат. Вот вы и пришли. Сейчас я малышку уложу. Она сухая, поела, срыгнула. Пусть немного полежит в кроватке, а я монитор включу – вдруг закапризничает. Вы тут присядьте, а я через минуту вернусь. Не хочу при малышке о мертвых разговаривать. Они все впитывают, хоть мало кто в это верит.

– Милая квартирка, – тихо заметила Пибоди. – Производит впечатление приятного, обжитого места. Стильная и в то же время уютная.

И вид из окна приличный, подумала про себя Ева, усаживаясь и оглядывая комнату.

Много фотографий – малыш, нет, два малыша, и еще несколько, на которых старший из этих двух уже осмысленный человечек. Годика три, четыре? Как узнаешь?

Фотография женщины – должно быть, Хилли – и мужчины – надо полагать, отца. Вместе с детьми. С малышкой и вторым, постарше. Снимок Хилли, рыжеволосой и белокожей, с Тишей, чей цвет кожи напомнил Еве потрясающий горячий шоколад Денниса Миры.

– По ее виду не скажешь, что у нее взрослые внучки, – заметила Пибоди.

– Ей сорок четыре.

– Выглядит даже моложе. И впрямь молодая бабушка.

В этот момент вернулась Тиша.

– Я сама родила дочь в семнадцать. Случайно ваш разговор подслушала. А скольких я детей за свою жизнь вынянчила! Когда держишь на руках малыша, это очень умиротворяет, а заодно и морщины убавляет. Хотите, принесу вам чего-нибудь? – предложила она. – Не хотите, в такой-то мороз, чайку горячего? Или кофе? В кино про полицию они все время кофе пьют.

– Не утруждайтесь, – ответила Пибоди. – Все в порядке.

– Мисс Хилли не будет против, так что если надумаете – не стесняйтесь. Мне было семнадцать, – повторила она, такая же чистая и опрятная, как и сама эта комната. – В любви я ничего не смыслила – да чего ждать от девчонки? Это и не любовь вовсе. Но когда тебе кажется, что все-таки любовь, парень тебя на все, что угодно, уговорить может. В шестнадцать забеременела. Испугалась до смерти. Даже маме боялась сказать, пока заметно не стало. Парню сказала – так того будто ветром сдуло. А мама меня поддержала, хотя отец был взбешен. Но и он потом примирился. Тогда я и узнала, что не зря говорят: один раз дурака сваляешь – всю жизнь расхлебывать будешь.

Она вздохнула и посмотрела в окно.

– Дочку свою я любила. И сейчас люблю. У меня хорошо получается с малышами, вообще с детьми. Такой у меня талант. Я для своего ребенка делала все, и мама мне еще помогала. Я работала, зарабатывала деньги, на дому окончила школу, занималась дочкой. Я ее растила так, чтобы она знала, что такое хорошо и плохо, была ответственной, доброй, счастливой, чтобы все это у нее было в крови.

Она снова вздохнула.

– Но с Милией это просто не прошло. Что бы я ни делала, она была совершенно неуправляемой, и она бесилась из-за того, что я сидела с чужими детьми, чтобы обеспечить ей крышу над головой, еду, какие-то развлечения, красивую одежду. Короче, ей было не больше, чем мне, когда она забеременела Шашоной. Я помогала ей, как только могла. Какое-то время она жила с парнем, но тот ее бросил, и она вернулась домой, ко мне, а через месяц родила. Но и это оказалось не по ней. Не было у нее такого дара – и все.