Замок находился под сильным обстрелом, главным образом из артиллерийских орудий навесного действия. В замке уже было много убитых и раненых. Положение было безнадежным…»

Оберфюрер, его адъютант, трое офицеров вновь сформированного штаба «полка Бёме», оберштурмбаннфюрер Готцель, оберштурмфюрер Вурц и генерал-майор полиции Шуберт, до этого возглавлявший боевую группу, сформированную из остатков полицейских и эсэсовских частей, спустились в подвальные комнаты южного крыла Королевского замка.

То, что они увидели внизу, повергло всех в шок. Еще вчера боеспособные подразделения превратились в деморализованное скопище потерявших человеческий облик бродяг в рваной униформе, без оружия и знаков различия. Анфилады подвальных комнат были битком забиты стонущими, плачущими, воющими от боли ранеными, пьяными солдатами и офицерами, среди которых было немало фольксштурмистов. Медсестры и санитары пытались хоть как-то облегчить страдания лежащих вповалку раненых, но сделать это было невозможно — не было лекарств, некуда было класть вновь поступающих и выносить умерших.

Бёме и сопровождавшим его офицерам приходилось перешагивать через распростертые на каменном полу тела, то и дело натыкаясь на трупы, лежащие в самых неестественных позах, на брошенное оружие и амуницию, униформу и каски, пустые бутылки и вскрытые консервные банки. Навстречу им то и дело попадались одетые в штатскую одежду, небритые и грязные люди, многие из которых едва держались на ногах от выпитого вина и водки. Бессвязное бормотание, стоны и ругань перемежались с хриплыми голосами телефонистов, которые безуспешно пытались восстановить связь с другими частями и соединениями. Запах от чадящих коптилок, тошнотворный дух множества потных и грязных тел, дурманящий смрад разложения смешивались с затхлым воздухом подземелья.

Когда оберфюрер Бёме попытался протиснуться в очередной дверной проем, ведущий в соседний подвал, перед ним возникла фигура унтер-офицера в наброшенном поверх униформы теплом дамском платке. Из-под расстегнутого кителя виднелась рваная майка с эмблемой, изображающей орла со свастикой. В руке он держал початую винную бутылку. На его давно небритом, в ссадинах лице блуждала безумная улыбка.

— А-а-а? Куда-а-а? Бежать?

Адъютант оберфюрера, уже прошедший немного вперед, вернулся и, взяв пьяного за плечи, прорычал ему прямо в лицо:

— Прочь с дороги! Пошел вон!

Пьяный как-то сразу обмяк и вжался в стену, пропуская старших чинов. Но, как только последний офицер вышел из комнаты в смежное помещение, он громко крикнул:

— Сволочи! Крысы! Нам тут подыхать, а вы!..

Бёме повернулся к шедшему следом эсэсовскому офицеру и сквозь зубы проговорил:

— Угомоните этого придурка!

Эсэсовец немного отстал от группы, вернулся в комнату, из которой все еще доносились крики пьяного унтер-офицера. Послышались какой-то глухой удар, сдавленный хрип и звук падающего тела.

Пройдя по длинному, абсолютно темному, коридору, группа офицеров наконец вышла к лестнице, ведущей наверх. Здесь гром канонады и грохот разрывов слышались еще больше. Чувствовался резкий запах гари и пороха. Ступени были усеяны обломками камней, повсюду валялись усыпанные кирпичной пылью трупы в униформе и гражданской одежде.

Для того чтобы попасть в примыкавшее к этой части Королевского замка зданию Унфрида, надо было пройти несколько десятков метров по замковому двору, на котором то и дело рвались снаряды и мины. Это было смертельно опасно, но другого пути добраться до спасительного подземного хода, выводящего из замка в глубь Старого города, не было. Глубоко законспирированный объект «Вервольфа» под названием «Б-Зет» строился как раз на этот крайний случай — чтобы можно было выбраться из замка после того, как кольцо окружения замкнется вокруг него.

Перед выходом на улицу группа немного замешкалась. Замковый двор был окутан едким дымом, то тут, то там землю вспахивали столбы взрывов, после которых во все стороны летели камни и осколки. В центре двора догорал последний из трех бронетранспортеров, которые прибыли в замок накануне штурма. Северное крыло, разрушенное еще в прошлом году, но в марте переоборудованное для нужд обороны, было затянуто пеленой серого дыма.

Первым рискнул выйти во двор один из офицеров штаба Бёме. Он перебежками бросился в сторону зияющего пустыми глазницами здания Унфрида и быстро исчез в темном провале подъезда. Следом за ними побежали остальные. К счастью, за эти несколько минут во дворе не разорвалось ни одного снаряда, ни одной мины, и все, благополучно добравшись до восточного крыла, смогли наконец перевести дух.

Когда офицеры спустились на один лестничный пролет вниз, то увидели, что в этом подземелье творится то же самое — сотни раненых, среди которых немало тяжелых, полупьяные, деморализованные солдаты в рваном обмундировании и без оружия, забившиеся по углам жители окрестных домов, надеявшиеся, по-видимому, найти спасение за массивными стенами Королевского замка.

Все помещения подвального этажа были заняты лазаретом. Тусклый, едва различимый свет освещал ряды многоярусных нар, сплошь заполненных человеческими телами. Смрад стоял такой, что у проходящих через эти казематы закружилась голова и начались приступы рвоты. Были слышны стоны, просьбы, мольбы о помощи, невнятное бормотание. На полу вповалку валялись трупы, источающие едкий запах разложения. Ни врачей, ни санитаров уже не было видно. Так, наверное, должна выглядеть преисподняя, где грешники подвергаются вечным мукам, где царит страдание и господствует ужас.

Оберфюрер Бёме, прикрывая нос рукавом камуфляжной куртки, протискивался вслед за Готцелем, который медленно, но уверенно вел всю группу между рядов нар, неизвестно каким образом ориентируясь во мраке подземелья. Под ногами хрустело стекло, на сапоги и ботинки постоянно что-то налипало, отчего идти было трудно и неудобно.

— Бедняги, их, должно быть, бросили все, и теперь они… — тихо сказал, обернувшись к Бёме, Готцель.

— Они отдали свою жизнь за Германию и фюрера! Немецкий народ будет помнить их всегда! — не то ответил, не то просто сказал, размышляя вслух, оберфюрер Бёме.

Они зашли в небольшое помещение, прилегающее к подвальным комнатам, занятым лазаретом. Так как света здесь уже не было совсем, адъютант оберфюрера и один из офицеров включили карманные фонарики. Комната, по-видимому, служила раньше для каких-то хозяйственных нужд — повсюду были разбросаны чугунные решетки и ржавые железные скобы, стоял высокий ящик без крышки, заполненный металлическим хламом, в углу были свалены в кучу обрезки водопроводных труб с ошметками пакли, старые, покрытые плесенью щетки с длинными ручками, строительный мусор.

— Ну что, Зигфрид, где ваш хваленый «Б-Зет»?

— Минуту, господин оберфюрер.

Готцель подошел к противоположенной от двери стене, посветил на нее фонариком, и все увидели едва различимую точно под цвет стен металлическую дверь, покрытую ржавчиной и известковой пылью. Взявшись рукой за грубую скобу, заменяющую ручку, он потянул дверь на себя. Она открылась со скрипом, обнажая небольшое пространство внутри, образованное толстыми капитальными стенами подвала. Готцель направил луч фонарика в дверной проем — буквально в метре он натыкался на вторую, уже более массивную металлическую дверь, закрытую на две тяжелые железные скобы с большими висячими замками причудливой продолговатой формы.