Второй смеется. Смех булькает, словно закипающая вода. Отсмеявшись, добавляет еще пару слов в том же духе. Эти Суворин знает — так ругался на свою обленившуюся собаку старик-пастух в том селении, где его выхаживали после…

Боль. Тупой удар боли в висок — словно тараном лупит в кость кто-то, кому уже слишком тесно стало внутри. Думать все-таки еще рано — слишком болезненно это… Вот вспоминать можно…

Он вспоминает.

Собирает из осколков последних дней унылый витраж прошлого. Обжигает холодом внезапная мысль; как же теперь ребята? Чепрагин и Шумилов, не дождавшись его, уже бредут, наверное, по этим чертовым горам — один раненый, а второй совсем еще неопытный.., смотря с кем сравнивать, конечно.

Сигарету бы…

Он чувствует, что обладатели только что звучавших над ним голосов не уходят, стоят над ним, и взгляды их давят его, будто тяжелые камни. Панкрат чувствует это, сам не зная, каким образом — так кролик ощущает змею, на охотничью территорию которой забрел в поисках сочной травки.

Шаги. Хруст каменного крошева под ребристыми подошвами армейских ботинок, сочное чавканье грязи… Негромкий, на пределе его притупленного восприятия, шорох; с небольшой задержкой вслед за слухом срабатывает осязание — щеки касается мокрый, мелкий и колючий песок, сыплющийся сверху. Песчинки покрывают лицо, прилипают к губам, забиваются в ноздри… Сил отодвинуться нет.

Третий голос.

— Ничего, скоро придет в себя, — короткий смешок скребет по нервам наждачной бумагой. — Он сильный. Он прошел специальную подготовку.

Первый голос (с некоторым почтением, если только медведям гризли свойственна почтительность):

— Это тот самый, который положил всех людей Рахидова?

Пауза, наполненная раздумьями, рождает хорошо взвешенный ответ:

— Там был не один человек. Мы отыскали два трупа — кстати, один из русских взорвал себя сам.., а заодно и троих из отряда Рахидова.

Наступает тишина.

Веки по-прежнему тяжелы.

* * *

Он выныривает из забытья, словно ныряльщик из темных глубин стоячей воды. Первая хорошая новость — боль схлынула, оставшись только в самых дальних уголках тела. Скорее всего, это последствия воздействия газа. Возможно, он не только усыпляющий, но и нервно-паралитический, хотя и слабого действия. Отравление, поражение нервной системы, болевой шок… Вполне вероятно.

Суворин пошевелил пальцами правой руки. С удивлением обнаружил, что в состоянии сжать пальцы в кулак. Сжал и разжал; повторил так несколько раз подряд. Мышцы понемногу оживали — так наполняется воздухом велосипедная камера. Панкрат проделал то же самое с левой рукой. Получилось даже еще лучше, чем с правой.

Ну, а теперь — глаза… Он разлепил все еще тяжелые, слипшиеся от гноя веки и зажмурился от солнечных лучей, ударивших по расслабившейся за несколько часов его беспамятства сетчатке. Под плотно зажмуренными веками осталось яркое красно-желто-зеленое пятно, плавающее на черном фоне. Оно продержалось какое-то время и растворилось в этой черноте; тогда Суворин открыл глаза снова. Он теперь мог смотреть прямо вверх. Солнце на самом деле оказалось не таким уж ярким — обычное осеннее солнце, просто глаза отвыкли. Оно висело в обычном осеннем небе, похожем на вздувшуюся мокрую бумагу плохого качества.

А через несколько минут на этом невнятном сером фоне материализовались темные линии, расчертившие небо в крупную клетку. Панкрат всматривался некоторое время в эти линии (глаза слезились) и понял, что это не что иное, как решетка, закрывающая тот колодец, в котором он находился.

Колодец…

Просто ловчая яма, выкопанная специально для попавших в западню.

* * *

Спустя некоторое время (час? день? год?) Суворин смог приподняться на локтях, а потом и сесть.

Яма оказалась неожиданно просторной. Не футбольное поле, конечно, однако места в ней было вполне достаточно для того, чтобы без помех разместить двоих.

У него обнаружился сосед. Увидев, что Панкрат оклемался, он тут же подал голос:

— Это ты здесь переполох устроил вчера ночью?

Что-то напомнил Суворину этот голос. Что-то из недавнего прошлого, причем малоприятное.

Куль грязного тряпья у противоположной стороны ямы, из которого и прозвучал вопрос, шевельнулся, и в анемичных лучах светила неярко блеснула лысина. Макушка, гладкая, как колено.

— Привет, Череп, — вместо ответа проговорил Суворин.

Тот дернулся, словно от удара, и вперил глаза в Панкрата, который устраивался поудобнее, сев у самой стены и прислонив гудящую все еще голову к холодной, сочащейся влагой земле.

— Встретились, значит… — неопределенно протянул капитан.

И вдруг ухмыльнулся, словно обрадовался неожиданному соседству. Суворин, впрочем, далек был от того, чтобы купиться на его малоприятную усмешку. Так улыбается проголодавшийся крокодил, отыскавший, наконец, себе пропитание.

— Теперь понятно, — протянул Дыховицкий. — А какого черта ты в эту крепость ломился?

Панкрат открыл было рот, но ощутил вдруг, что если не выпьет хотя бы глоток воды, то всякое слово станет для него настоящей пыткой — горло было иссушено и будто раскалено.

Он быстро окинул взглядом их “камеру” и обнаружил помятую посудину со сбитой эмалью. Медленно, держась за стену, он поднялся, переждал приступ слабости и головокружения, привыкнув к вертикальному положению тела и опоре на обе нижние конечности, сделал несколько шагов по направлению к посудине и опустился рядом с ней на колени. Ожидания его не обманули — на дне обнаружилась мутноватая, но все же вода. Взяв миску обеими руками, Панкрат поднес к губам выщербленный край и медленно наклонил его в свою сторону. Он сделал несколько больших, жадных глотков и почти осушил посудину, когда услышал вдруг протестующий вскрик Черепа:

— Ты что делаешь?! Это же дневная норма! Суворин сделал еще глоток, отнял край миски от губ и произнес, повернувшись к капитану:

— Я свою норму выпил. Остальное — твое.

Череп издал нечто среднее между рычанием и всхлипом. Он рывком вскочил на ноги и бросился на Панкрата.., вернее, хотел броситься.

Все силы Дыховицкий потратил на рывок, поэтому просто-напросто упал в сторону Суворина. Да так неудачно, что задел лицом его отставленный в сторону локоть.

И тут наверху, выше и правее решетки, расчертившей небо на клетки, раздался хохот.

— Скорпионы в яме, — сообщил им смеявшийся свое мнение об увиденном, когда устал смеяться. — Ублюдки русские.

Панкрат посмотрел наверх. На фоне разграфленного неба, между решеткой и небом, маячил темный, почти черный силуэт охранника, стоявшего, широко расставив ноги и положив обе руки на висевший на его груди автомат.