— Бабай? — выдохнул Костя.

— Он… Сволочь, — шипел Валерка, тряся ногой. — Заражения не будет?

— Когда?

— Да он не до смерти, — скривился Валерка. — Слышь, еврей! — крикнул он Фише, столбом замершему в яме. — Иод принеси! По-быстрому! Кому сказал?!

Фиша не трогался с места.

— Принеси, — попросил Костя. — В канцелярии аптечка.

— Сплю, земеля, и чего-то прям, знаешь, ну не знаю, как сказать, бормотал Валерка. — Встал, в глазок глянул. А он висит, ногами дрыгает. Я раз — и за сапоги!.. Чуть ему калган не оторвал.

— Живой он?

— Дышит… Я его малость… — Валерка потусовал кулаками воздух. — А чего он? Я с него ремень брючный забыл, он на нем и повешался. Пойдем глянем, а то я один не это… Пойдем, земеля…

Бабай лежал на бетонном полу в камере. И плакал. Лицо его было разбито.

— Бабай! — Костя потеребил его за рукав. — Ты чего?.. Зачем ты?..

— В турму не хочу…

— Да кому ты, на хрен… — замахнулся по инерции Валерка.

— Позови Морозу! — плакал Бабай. — Позови старшину Морозу!..

— Позвать бы… — поднимаясь с корточек, полувопросительно сказал Костя. Мороз в роте?

— За дочками в детсад пошел. Да вон он!

Мороз стоял на трамвайной остановке, держа за руки двух девочек. Когда жена Мороза, работавшая поварихой в полку, в Шестом поселке, опаздывала на автобус, Мороз сам забирал дочек из сада, и они до темноты ошивались в роте. Богдан приволок для них со свалки трехколесный велосипед, подвинтил, подкрасил.

— Товарищ старшина! — заорал Валерка.

— Чего орешь? — Мороз потянул девочек к воротам КПП, приподнял фуражку, пятерней прочесал седые волосы.

— Чурка чуть не повешался! — выпалил Валерка. — Я сдернул!

— Чего-чего? Идите-ка погуляйте, — сказал Мороз дочкам. — Велисапед свой в каптерке возьмите, покатайтесь.

Девочки вприпрыжку убежали.

— Живой? — спросил Мороз.

— Нормальный ход. Не до смерти.

— Та-ак… — пробормотал Мороз. — Начинается…

Последним из трамвая вылез старик в азиатском халате и на костылях. На голове у него была огромная лохматая папаха из рассыпающихся завитков, а на единственной ноге — нерусский коричневый сапог в остроносой калоше. За спиной старика был вещмешок.

Он вылез из автобуса, подпрыгнул пару раз на ноге, установился и поправил вещмешок. Потом стал озираться.

— Стирайбат? — сказал он Косте. — Сын тут.

Костя показал на железные ворота с двумя красными звездами.

— В гости, — сказал Костя Валерке, подводя старика к крыльцу КПП.

— Фамилия?

Старик достал из-за пазухи паспорт, сунул Валерке.

— «Керимов», — прочел Валерка. — Какой роты?

— Стирайбат, — кивнул старик.

— Керимов, Керимов?.. — повторял Валерка, наморщив лоб. — Погоди.

Валерка занырнул в КПП и пальцем поманил за собой Костю.

— Слышь, земеля! Гадом быть, Бабаев пахан!

Валерка вышел на крыльцо, отдал старику паспорт.

— Вы это… — Валерка почесал за ухом. — Вы чайку попейте с дороги. Командир скоро придет, тогда… Эй!

Из караулки выскочил молодой.

— Отведешь товарища в столовую. Чтобы ему там…

Из столовой Мороз привел старика в роту.

— В ногах правды нет, — сказал он, пододвигая старому туркмену табуретку.

Старик сложил костыли и, придерживаясь за тумбочку, сел на половину табуретки, на свободную половину табуретки показал Морозу, приглашая его тоже сесть.

Мороз похлопал его по ватному плечу.

— Сиди, сиди. Дневальный где?! Рзаев!

Дневального он нашел в каптерке. Егорка дописывал хлоркой свою фамилию на подкладке нового бушлата. Под свежей фамилией «Рзаев» — фамилия прежнего владельца.

— Чем занят?! — заорал на него Мороз. — Где твое место?

Егорка вскочил, сунул бушлат в хлам, наваленный в углу каптерки.

— Эти не разъехались, а уже застариковал, — проворчал Мороз. — И побройся хоть. От людей стыдно. — Он кивнул на старого Бабая, привалившегося лохматой папахой к стене.

Старик открыл узкие глаза.

— Оглум, мусульманмысан?

— Бяли, мусульманым, — ответил Егорка совсем иным, почтительным, голосом.

— Понимает, — удивился Мороз. — Так у вас что ж, нации одинакие?.. Или как?

— Понимаю просто, и все!

— Тогда таким порядком. — Мороз снял фуражку, провел по волосам пятерней. — Рзаев, слушай сюда. В углу у Карамычева коечку застлать товарищу чистым, полотенец… Пусть отдыхает. Расход ему вечером принесешь — покушает.

Мороз протянул старику руку. Старик засуетился с костылями, хотел встать.

— Сиди, сиди, — остановил его старшина. — Может, обойдется… Как суд решит…

— Булды, — кивнул старик и приставил костыли к стене.

Старик расположился на Богдановой койке. Сейчас он рылся в своем вещмешке.

— Не мешаю? — буркнул Костя.

Старик не понял вопроса, достал из мешка большой белый платок, расстелил его на полу. Костя подобрал ноги. Старик снял халат, под халатом был пиджак с медалями.

Встав коленями на платок, старик стоймя поставил на тумбочку папаху, сложил перед собой на груди руки, закрыл глаза и сказал, как в кино:

— Аллаху акбар…

И начал тихо стонать по-своему — молился. В промежутках между бормотаниями он проводил руками по лицу и груди. Медали на пиджаке позвякивали, когда он нагибался.

— Аллаху акбар, — сказал старик и со скрипом стал подниматься.

Потом стащил на пол матрац и лег на него, укрывши голову платком. И тут же захрапел.

Костя принес из каптерки свою шинель и набросил на старика.

Заложив руки за спину, Мороз медленно брел по бетонке, Костя плелся за ним.

— Чего ты все ноешь?! — обернулся к нему старшина, хотя Костя молчал. Русский язык не понимаешь! Сказано: ступай в роту.

— Билеты у нас… Мне домой…

— Домой!.. — прошипел Мороз. — Ты ж на поверке торчал, дурень!.. Сводку в штаб дивизии послали, кто участвовал… пофамильно… Губарь-то помер!

— Не я же! — простонал Костя.

— А кто? Дед пихто?

Мороз остановился у входа в казарму, поднял с земли вырванную дверь. Костя дернулся помочь.

— Не лезь! — Мороз прислонил дверь к стене казармы. — Все равно не поедешь! Пока то-сё… Кто губаря, кто закоперщик… Ицкович-то поумней тебя, не светился. Так что билет свой Бурмистрову отдай, он пошлет кого, хоть деньги получишь.