Господи! Неужели есть хоть какая-то надежда? Пока верилось в это с трудом…

Лидия Николаевна впала в депрессию. Врач сказал, что это часто бывает. Человеку все становится неинтересно, и он не хочет бороться. А надо бороться! Разрабатывать ногу — слегка, потихоньку, когда успокоятся сильные боли.

Пошла в поликлинику договориться с массажисткой. Услышала цену и обомлела. Как мы потянем? Теперь у нас одна пенсия. С работы я, конечно, ушла.

Поймала себя на мысли, что объединила наши с ней жизни — «у нас!»

А еще нужен реабилитолог. И кресло. И ходунки… Слава богу, все это позже, потом.

Сделали три сеанса платного массажа, а потом я стала делать сама — подсмотрела и научилась. Лидия Николаевна говорит, что у меня получается лучше. Наверное, подбадривает таким образом. Но не боги ведь горшки обжигают! Массаж мы освоили. В Интернете я нашла упражнения — подумаешь, делов-то! Освоим и это.

Еще мы «гуляем»: я одеваю ее и открываю окно — на улице уже довольно прохладно. Так и лежит моя цаца — в старой вязаной шапке и под тремя одеялами. Смешная!.. Она как-то совсем усохла, скукожилась и стала похожа на сморщенного ребенка. Грустит. Почти все время молчит. Слушается — беспрекословно!

Смущается и часто плачет, когда я меняю ей памперс. Отворачивает голову от смущения.

Перед сном я читаю ей книжки: просит Чехова и Бунина. Говорит, что лучше, чем Бунин, о любви еще никто не сказал.

Как-то завела разговор о Чехове. Как ей жалко его… Какая ужасная смерть в сорок два года! Осуждала Книппер — «черствая и холодная стерва». К тому же еще — некрасивая.

— Есть в ее лице что-то порочное, — рассуждает Лидия Николаевна. — Правда, Лида? Хотя и порочное бывает привлекательно. Но точно не здесь!..

Сетовала, почему он не женился на Лике Мизиновой. Удивлялась этому.

— Не любил, — ответила я. — Наверное, так.

Она посмотрела на меня с удивлением.

Говорили и о Бунине — его мы тоже жалели. Но лично я больше жалела его жену Веру Николаевну. Мне тоже всегда ее было жалко. Хотя… Я предположила, что быть женой гения — уже подарок судьбы.

— Вы так думаете? — усмехнулась Лидия Николаевна.

Я пожала плечами. Откуда ей знать про это? Она женой гения не была!

Жизнь наша стала другой. Но ко всему человек привыкает. Плакать она стала все реже, читать мы стали больше и… Почти все время мы разговаривали…

Я пыталась разобраться в своих чувствах. В своих чувствах к ней.

Я ругала себя за излишнюю жалость.

И я чувствовала, что злость моя и моя ненависть почти… исчезли.

Я привязалась к ней? Конечно, я не скучаю по ней — еще чего не хватало! Но…

Я к ней привыкла. И мне ее жалко.

Я многое не понимаю. Но чувствую перемены в себе. И это меня, надо сказать, не огорчает…

* * *

Я часто вспоминаю Полину. «Наследство» — это слово приходит мне в голову! Моя Поля — тихая, спокойная, услужливая и верная Поля — послала мне подарок с небес — свою девочку, Лиду.

Она пожалела меня — в который раз пожалела. Она спасла меня — в который раз спасла, моя верная Поля…

А если бы я не пустила ее тогда, мою Лиду? Если бы не поверила ей? Я ведь не из доверчивых…

Я боюсь думать о том, что так привязалась к ней. Она необходима мне как вода и как воздух. Уйдет она, и тут же не будет меня. Нет, я не держусь за свою жалкую жизнь — она давно мне неинтересна. Или все же держусь? Ох, как странно устроен человек… Люблю ли я ее или… Или просто боюсь за себя?

У меня частенько бывали греховные мысли: «А что, если?..» Конечно, как человек одинокий я много думала про свою старость и немощь — это понятно.

Я раньше думала: ну, если что… Я запросто смогу решить этот вопрос — в несколько минут, без размышлений. Решу и исполню, недрогнувшей рукой. Десять таблеток снотворного, скопленного и припрятанного, и… все! Я свободна! Правда, в этом все-таки было одно ужасное «но»: сколько? Сколько я пролежу здесь, в квартире, до того как меня обнаружат?

Вот это было самое ужасное! Три дня, неделя?.. Я размышляла: позвонит Евка. Наберет раз двадцать и… начнет бить тревогу. По крайней мере позвонит в милицию. То есть в полицию — теперь это так называется. Созваниваемся мы с ней теперь раз в три дня — она беспокоится. Значит… я пролежу так совсем недолго.

А если что с Евкой? Господи, что за мысли! Так быть не может, чтобы мы обе и сразу, одновременно. Просто… сделать это нужно, пока Евка жива. И точно не летом.

Мне совсем не было страшно, когда я размышляла над этим. Было немного… тревожно и чуть неприятно. Но точно не страшно.

Потом появилась она, эта Лида. Я думала, что ненадолго. Исполню долг перед Полей и — все, до свиданья! В конце концов, я же не мать Тереза, чтобы оказывать помощь всем страждущим!

Я не думала, что она так задержится здесь, в моей жизни. Я не думала, что она, эта совершенно чужая женщина, станет для меня… Всем. Моими глазами, руками, ногами. Моим поводырем. Нянькой и мамкой.

А те мои мысли… Нет, они не ушли. Совсем не ушли. Но… мне как-то неловко сделать все это при ней! Не в буквальном смысле при ней — в переносном.

Зачем это ей? И как будет ей после всего этого?

Я долго думала. Размышляла. Прикидывала — как и что. И решила.

Я дала себе слово: я встану! Я буду держаться. Я перестану хандрить. Я буду делать все то, что мне скажет доктор. Я буду очень стараться — хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь ей, моей Лиде.

Лида очень устала, я это вижу.

Как странно — она совсем не брезгует мною, абсолютно чужой старухой.

Что это? Благородство души? Деревенская закалка? Полины гены?

Да какая разница! Она так преданно служит мне, что… Хотя… слово «служит» здесь уже не подходит… Или я ошибаюсь?

Неужели… она привязалась ко мне? Так же сильно, как я привязалась к ней?

Вспоминаю Евкины слова: привязанность — всегда обуза. Любая — физическая, душевная. Всегда будешь бояться и трепетать.

Будешь бояться потери.

Это так. Теперь я поняла это окончательно. Вернее, поняла в первый раз в жизни! Вот как бывает…

С Евкой я поругалась.

Она все норовит сказать мне гадости про Лиду. Она продолжает сомневаться в ней. Подозревать ее в корысти.

— Не вздумай писать завещание! — талдычит Евка. — Как только напишешь — она тебя грохнет! Отравит или удушит подушкой. Держись до последнего!

А мне смешно! Уж в людях-то я разбираюсь… Лида и корысть… Лида и дурные мысли… Чушь и бред! От одиночества она, моя Евка, совсем тронулась умом. Во всех видит преступников и мошенников. Бедная, бедная Евка! Совсем потеряла веру в людей. Вот что с ней сделала жизнь…