который расположился у входа с молотом в руках, охраняя запасы. Рядом с ним стояли прислоненные к стене грабли. При нем находились двое тощих мальчишек из приюта, один с мотыгой, другой с лопатой.

Дверь в погреб заложили кирпичом, как велела Николь, но в кладке зияла здоровенная дыра.

— Ксавье, я вернулась! Что тут случилось?

— Черт побери, самое время! Пока ты там прохлаждаешься в Париже с хлыщами, фатами и бог знает кем, мы тут отбиваемся от воров тем, что под руку попадется. Пришлось бы — я бы им головы проломил лопатой.

— Я так благодарна тебе, Ксавье. Но не стоило так рисковать, это опасно. Лопата против мушкета мало чем поможет.

На двери погреба виднелась наполовину стертая надпись красной краской: «Вин… щай…»

— Не обращай внимания, — сказал Ксавье.

— Что там было написано?

Он пожал плечами, мальчишки смущенно отвернулись. Николь дала им по монете каждому.

— Свободны. Пойдите купите себе чего-нибудь поесть, видит бог, вам это не помешает.

Когда они ушли, Николь обернулась к Ксавье:

— Что там было? Лучше скажи сразу. Ты знаешь, что я не отстану.

— «Виношлюха. Угощайтесь». Мы пытались стереть, я не хотел, чтобы ты увидела…

— Чья работа?

— Мальчишки говорили, что видели этого собачьего говнюка Фурнье, бригадира у Моэта, с красной краской на руках. Идиот гребаный!

— Постой здесь.

Она протиснулась через брешь в кирпичах, застучала каблуками по ступенькам в погреб, пробежала сотню этих ступенек, пока наконец не добралась до прохладных меловых подземелий. Сердце ее сжималось от горечи. Погреба всегда были ее убежищем, но даже здесь она не могла стереть из памяти это слово: шлюха. Было абсолютно темно, но она знала, где лампа, дошла до нее, держась за стенку, нашарила спички, зажгла. Загорелся огонек.

Аккуратные стеллажи были опрокинуты, полки выдраны, драгоценные «младенцы» разбиты и похищены. Винтажное, молодое, розовое, красное, белое, без разбору… Бог с ней, с финансовой катастрофой, но мысль о том, что ее лучшие вина сгинули в брюхах бессмысленных пьяниц…

В жуткой тишине она осторожно продвигалась в глубь погребов — ни одного рабочего. Пусть только посмеет сейчас какой-нибудь солдат на нее налететь, она ему горло перережет разбитой бутылкой! Николь знала погреба как свои пять пальцев и могла убежать от любой шайки грязных наемников.

Наконец она дошла до хранилища, где был заложен винтаж одиннадцатого года, — и ее сердце рухнуло вниз. Остались лишь пустоты в пыли, смутные очертания мест, где хранились лучшие бутылки. Украли ее звездное вино кометы, лучшее из ее вин. На эти бутылки нельзя было наскочить случайно — они лежали в самой глубине погреба, и Николь подумала, что Фурнье, коварный прихлебатель Моэта, сыграл здесь не последнюю роль. Она нащупала на поясе ключи от потайной двери, скрытой за стойками, и остановилась. Из замочной скважины и по краям двери пробивался свет — там кто-то был. Скрипнул стул.

Николь схватила большую бутылку бургундского и прижалась к стене, затаив дыхание. Думай! Если она повернет ручку, а дверь окажется заперта изнутри, значит, у того, кто за дверью, есть ключ, и тогда она знает этого человека.

Она заставила себя взяться за ручку, потом повернула. Заперто. Николь отперла дверь своим ключом — и увидела дуло, которое смотрело ей прямо в лицо. Выпущенная из рук бутылка с грохотом разбилась, расплескав по полу вино и стеклянные брызги.

— Боже мой, дикарка! Не надо так подкрадываться!

— «Луи! Какого черта ты тут делаешь?!

— Какого черта ты поперлась вниз в одиночку? Тут могли быть разбойники!

— Никого здесь нет, и попробовали бы они лазить по моим погребам! Мое вино кометы — все исчезло!

«Луи грубо привлек ее к себе:

— Боже мой, я же тебя застрелить мог!

— Они сюда пробрались?

— Нет, тут все в порядке, — ответил он, показывая на ремюажные столы, тянущиеся в глубь помещения.

Бутылки шампанского «Кюве де ля Комет», аккуратными рядами один за другим. Целое состояние, вложенное в золотистый рай. Весь запас, который был заложен, абсолютно нетронутый.

— Прозрачны, как горный источник, — улыбнулся Луи. — Твое изобретение гениально.

— Слава богу. Если им оно нужно, пусть мне заплатят столько, сколько оно стоит.

— Тогда ты станешь лучшим продавцом, чем я. Мне удалось только не дать его украсть.

— Найду способ. Вы с Ксавье без всякой помощи спасли то, что здесь оставалось?

— Все полевые работники и все, кто когда-либо на тебя работал, защищали этот подвал. Мадам Оливье ведет для нас разведку. Могло быть намного хуже; другие погреба пострадали сильнее, чем этот, а он — сама видишь каков. Утром рабочие вернутся и заложат дыру в стене. Ксавье настоял, чтобы мы организовали охрану, и я собираюсь с этими «детками» провести всю ночь.

— Ты их любишь не меньше, чем я.

— В России я был готов даже умереть за них. Иди поспи малость, а это все предоставь мне. Ты ведь только что приехала с Ментиной из Парижа? Ты, должно быть, устала с дороги.

— Спасибо, верный мой Луи. Утром прежде всего принесу тебе на завтрак мамино абрикосовое варенье. А ты тоже постарайся отдохнуть.

Когда она вышла из погреба, уже похолодало и стало сыро. Ксавье стоял на посту как часовой.

— Пришлю кого-нибудь из ребят тебя сменить, — сказала Николь. — Вид у тебя усталый.

Пока я на посту, никто туда шагу не ступит. Постою, пока стену не заложат так, что можно будет только пушкой разбить.

Тут из темноты вышел солдат. От него разило как от человека, месяцами живущего в лагерях под открытым небом.

— Этого обещания тебе не сдержать, деревенщина. Ну-ка, в сторону!

Ксавье и Николь встали у него на пути, но к солдату подошло подкрепление. Судя по мундиру, казаки, не меньше десяти. Но мундир не мог скрыть, что это просто громилы.

— У нас закрыто, — сказала Николь.

— А за спиной у тебя здоровенная дыра, милочка. Похоже, что все-таки открыто. — Он поднял ружье вперед прикладом. — Отойди, если не хочешь получить вот этим по морде.

На лбу у него красовался шрам. В глазах его спутников у одного за другим зажигался зловещий огонек, будто кто-то поднес спичку.

— Убирайтесь к чертям, сколько вас тут есть! — рявкнул Ксавье, загораживая собой Николь.

Приклад ударил его в лицо. Нос брызнул кровью, Ксавье свалился на землю и скорчился, закрыв руками голову. Солдаты принялись по очереди пинать его ногами.

— А ты давай со мной! — велел солдат со шрамом и потащил Николь к дверям погреба.

Она вцепилась ему в руку зубами, он отскочил, зажимая место укуса.

— Ах ты, сука!

— Ничего ты от меня не