О Соединенных Штатах Идеи добавил: «Их ошибка состоит в поддержании определенной неразберихи в умах, от которой выигрывают во Франции лишь коллаборационисты и приверженцы двойной игры: одни только они извлекают из всего этого выгоду, поскольку не видно тех преимуществ, которые США или союзники получили в отношении Виши».

Черчилль ответил ему 14 июня 1942 г.: «Вот уже тридцать пять лет я являюсь другом Франции, у меня выработалась определенная интуиция, позволяющая мне знать, на что можно рассчитывать. Конечно, очень просто составить список всех тех постыдных деяний, которые совершило правительство Виши. Но этого недостаточно… надо также учесть все те исключительные и ненормальные условия, которые господствовали в этой поверженной стране с правительством, жившим под постоянной угрозой врага… это не отменяет надежды на то, что однажды французский флот будет с нами в Африке и англичанам и американцам будет сделано предложение туда войти.

В том или ином виде Виши — единственная инстанция, способная предложить нам такой чудесный подарок… В этом вопросе Рузвельт согласен со мной, и, я думаю, генштаб тоже. Резкие взгляды, которые вы развиваете, не объемлют всех аспектов английской политики; в английской политике по отношению к Франции есть нечто большее, чем просто обман Петена и поддержка де Голля… Необходимо продолжать поддерживать де Голля и побуждать его укреплять свою организацию путем интеграции в ее ряды самых ярких и влиятельных французов»{322}.

Идея дружбы с Виши возникла вновь, когда де Голль напал на Черчилля от имени Франции по поводу поведения англичан в Сирии и на Мадагаскаре, на что тот ему ответил: «Вы — не Франция… Вы — сражающаяся Франция… Вы ведете войну с Англией вместо того, чтобы вести ее с Германией». Черчилль дошел даже до того, что, ухватившись за стул и переломив его надвое, закричал: «Я вас сломаю, как этот стул!»{323}

Поскольку Черчилль по-прежнему высоко оценивал преданность французских властей Петену, вскоре в Северной Африке произошла десантная высадка, но де Голля снова о ней не предупредили. Этому прежде всего воспротивился Рузвельт.

Французский флот (да-да, именно он) тоже занимал мысли Рузвельта после подписания перемирия в июне 1940 г. И хотя падение Франции потрясло его до глубины души, уже 26 мая 1940 г., т. е. еще до того, как чаша поражения была испита до дна, Рузвельт не забыл предусмотреть условия выведения французского флота через Суэц и Гибралтар. Посол Уильям Буллитт предложил, чтобы флот пришвартовался к Лиссабону. Несколькими месяцами позже пришедший на смену Буллитту адмирал Лихи написал Рузвельту: «Маршал [Петен] и члены его кабинета так сильно поражены беспомощным состоянием Франции, не сумевшей остановить продвижение вермахта, что считают победу британцев невозможной». Тем не менее, считал Лихи, народ ее жаждет и многие деятели тоже, «но состояние их духа таково, что они согласились бы практически на любой компромисс с Берлином».

Только в одном Петен проявлял уверенность — во флоте: «Я уже обещал вашему правительству и лично Черчиллю: повторяю, я не дам потерять эти корабли».

Постоянно прощая адмирала Лихи, нарочито, «напоказ» появляясь в его сопровождении (тогда, в начале 1941 г., это питало миф о двойной игре), Петен благосклонно принял предложения специального посланника Рузвельта в Северной Африке, Роберта Мёрфи, намеревавшегося вести переговоры с генералом Вейганом об экономической помощи, которую США могли бы оказать Северной Африке и Франции. При этом Вейган как раз воплощал собой альтернативу политике сначала Лаваля, а затем Дарлана. Он являлся ярко выраженным реваншистом, а не пораженцем, даже если полностью присоединился к национальной революции, проявлял откровенную враждебность к Англии и еще больше — к де Голлю, которого яро ненавидел. Будучи проконсулом в Северной Африке, Вейган умел сказать «нет» немцам и итальянцам всякий раз, когда их требования выходили за рамки условий перемирия. Он был непреклонен.

Доверенное лицо Рузвельта Самнер Уэллс считал, что «Соединенным Штатам трудно будет поддерживать отношения с Виши, и тем более с властями Северной Африки, если наше правительство выразит комитету “Сражающейся Франции” нечто, напоминающее признание»{324}.

Впрочем, в Вашингтоне хорошо работал посол вишистской Франции Гастон Анри Э: его (так же как и Петена) пригласили на большой «примирительный» прием, организованный комитетом «Франция-Германия» спустя два месяца после Мюнхенской конференции, за восемь месяцев до объявления войны. Он приветствовал коллаборационизм, даже слишком. До такой степени, что Петен захотел заменить его Шарлем Ристом, предвидя вступление в войну США. Но затем произошел внезапный переворот на 180 градусов, столь частый у Петена, — он отступился, когда вместе с немецкими победами на восточном фронте Дарлан активизировал коллаборационизм и принудил Вейгана уйти в отставку после подписания Парижских соглашений{325}.

Итак, в течение восемнадцати месяцев, разделявших французскую капитуляцию и вступление в войну США, связанный с Лавалем и Шамбреном посол Э весьма преуспел в проведении политики в пользу Виши, в частности через посредничество французских культурных учреждений, таких, например, как Французский альянс, опиравшийся на католический и вишистский Квебек. По свидетельству делегата «Сражающейся Франции» в Нью-Йорке Рауля Альона, как подтверждают и работы историка Эмманюэль Луайе о французских интеллектуалах и творческих деятелях, находившихся в изгнании в США, враждебность этих кругов к де Голлю внесла свою лепту в обоснование недоверия, которое Рузвельт питал к генералу{326}.

Как известно, важные лица, присутствовавшие в Лондоне в июне 1940 г., оказали де Голлю весьма неприветливый прием, но все они принадлежали к различным государственным инстанциям и было их немного. В Нью-Йорке все обстояло совершенно по-другому. Там одновременно находились и культурная, и политическая элиты Франции: Женевьева Табуи и Анри Торрес, Антуан де Сент-Экзюпери и Андре Моруа, Андре Бретон и Поль Моран, такие политические деятели, как Жан Монне[34], Пьер Кот, Камиль Шотан и наиболее влиятельный из них — Алексис Леже (Сен-Жон Перс). Причем последнего изгнал с Кэ д'Орсе (из Министерства иностранных дел), придя к власти, Поль Рейно, а де Голль был «человеком Поля Рейно», тогда как для других — «человеком Черчилля». Вдобавок де Голля, после того как он написал одному из своих корреспондентов, желавшему основать в Америке комитет «Сражающейся Франции», что «не стоит сожалеть о беспомощном состоянии, в котором оказались многие французы, обычно встречающиеся в Лондоне или Нью-Йорке», считали антиреспубликанцем и антидемократом, и его военная выправка только усиливала подобное впечатление. Комитет «Франция навсегда» (France For Ever) собрал вокруг себя слишком мало приверженцев — от силы 3 тыс. чел., хотя в США проживало более 20 тыс. французов. Большинство из них старалось держаться подальше от политики либо следовать официальному курсу принявшей их страны. Когда де Голль послал в Вашингтон Плевена, чтобы тот изложил точку зрения «Сражающейся Франции», ни Халл, ни Рузвельт не пожелали его принять. Американский президент больше доверял Алексису Леже, который еще до поражения Франции предсказал ему неминуемый крах и ответственность за него Поля Рейно. Следовательно, для Рузвельта де Голль ничего из себя не представлял, для кругов французской элиты в изгнании тоже, несмотря на их враждебность к режиму Виши{327}.