Лена прыгала на кровати и безудержно смеялась, ее хохот все более приобретал оттенок истерики.

– Ну что стоишь, иди же ко мне, дорогой, дорогой мой, – жестоко дразнила она Бориса, смеясь в лицо. – Ты что, евнух?! Когда же ты будешь мужчиной?! Трахни суку! Трахни меня! Мы будем делать это под музыку. Тебе нравится эта музыка? Ну, ты что?! Примерз или у тебя отморозило кое-что другое?! А?!

«Делай то, зачем ты сюда пришел», – скомандовал себе Борис. Он подошел к кровати, чтобы прервать сумасшедшие пляски, его руки дрожали, но путь назад в эту секунду он посчитал отрезанным.

Борис прыгнул на кровать, резко обхватил ее голову и накрыл ее лицо тряпкой. Хлороформ подействовал мгновенно. Лена потеряла сознание. У Бориса оставалось не так много времени, чтобы довести начатое до конца.

Она лежала спокойная и красивая в шелковом алом платье «Клеопатра». Борис взглянул на нее. В его голове пульсировало прошлое, но сегодня он здесь, чтобы не потерять будущее. В сторону воспоминания, надо делать дело…

Действие хлороформа продержится час, не больше. Надо успеть, пока Лена не очнется. Борис спешил. Первым делом он повернул ручку громкости проигрывателя на максимум: гарантии того, что спецслужбы не понатыкали здесь подслушивающих устройств, не было. Несмотря на то, что начальник ЦСБ доложил ему накануне, что в резиденции чисто, было не то время, чтобы полагаться на его бойкие доклады. «Жучки» мог занести кто угодно. В последнее время здесь перебывало много разного народа. Одних психиатров человек тридцать. Так что пусть парни из Беспеки послушают музыку бессмертного Штрауса, и даже суперсовременные звукочастотные фильтры не помогут им услышать что-либо другое. Он будет делать то, что задумал, осторожно, а главное – без малейших звуков. Борис знал на все сто, что выйти из игры можно только мертвым. Это знали все, кто играл в эту игру. На это он и рассчитывал.

Борис бесшумно отодвинул лжестенку, за которой находилась потайная дверь. О существовании черного хода знали только самые приближенные. За дверью – выход на тыльную сторону особняка. Вчера ночью, никого не поставив в известность, на свой страх и риск Борис побывал здесь. Он выгрузил из багажника двух покойников, мужчину и женщину, примерно такого же возраста, как они с Еленой, две пластмассовые канистры с бензином и маленький кейс, в котором находилось взрывное устройство. Весь этот душещипательный набор лежал теперь за дверью. Борис открыл ее и принялся за главное.

Мертвецы пролежали за дверью всю ночь и утро. Неудивительно, что от них веяло трупным душком, но Борис затеял все это не для того, чтобы принюхиваться. Он на руках перенес мертвецов в кабинет.

Только мертвые могут бескорыстно позаботиться о живых. Скоро он вынесет отсюда существо, которое носить на руках одно удовольствие, и если бы понадобилось пересортировать вручную сотню разложившихся трупов, он бы сделал и это ради своей цели. Он сознательно пошел на то, что принято считать кощунством. Можно сказать, его это в какой-то степени терзало, но он взял на себя еще один грех бесповоротно, хотя знал наверняка, что за счет двух усопших бедолаг въехать в рай не получится. Однако у него была сейчас иная задача – выбраться самому и вытащить из этого ада Лену. А там бог рассудит.

Он уложил покойников на пол плечом к плечу. Воткнул между ними взрывное устройство с часовым механизмом. Поставил рядом две канистры, напоследок снял с пальца свой титановый перстень с монограммой, поцеловал его и надел на средний палец своего «дублера». Все готово. А теперь гори все синим пламенем!

Борис выругался про себя. Настало время уносить Лену. Он бережно взял ее на руки и понес к потайной двери, а вальс все играл. Борис не замедлил отметить про себя, что у этой музыки нет конца, а он все же надеялся на хороший финал.

Вишневая «девятка» с крадеными номерами стояла на светофоре всего в километре от особняка на Подоле, но Борис не услышал взрыва. Он был за рулем, Лена лежала на заднем сиденье все еще без сознания. Борис имел намерение выехать из города, не нарушив ни разу правил дорожного движения. Легавые в большинстве своем люди, с которыми всегда можно прийти к компромиссу, но сейчас был тот случай, когда легавый и свидетель, по сути, являлись одним и тем же. Борис сжег за собой мосты, он покидал Киев, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Он покидал Украину, чтобы выжить.

…Спустя два дня после взрыва и пожара, превративших резиденцию Матушки в испепеленные руины, Яраги Усманов, палач координатора, телеграфировал в Грозный: «Бабушка умерла, завещание не оставила». Первая фраза зашифрованной телеграммы означала, что объект «номер два» ликвидирован, а вторая – что это произошло без его участия и что выяснить, кто приложился к Матушке, не представляется возможным, слишком много у нее было врагов и завистников.

* * *

Аббат Бенито Потрезе, будучи не в состоянии отчитаться перед банкирами и братьями ордена, морально подготовился к самому худшему, против него ополчились все. Резиденты иезуитов в Киеве не опровергли сообщения о кончине Родионовой. На фоне последней информации о ее сумасшествии весть о взрыве и пожаре в резиденции Родионовой не повергла в изумление даже особо впечатлительных братьев. Многие жалели аббата, заодно осуждали его за легковерность. Другие, кои преобладали, склонны были считать, что Потрезе доверился сомнительной особе не случайно, и инкриминировали ему соучастие в мошенничестве. Кардинал Пински превзошел всех в неистовстве, требуя от генерала ордена самого сурового наказания для аббата.

До последнего момента аббат не верил, что Пински решил так жестоко обойтись с ним. Потрезе записался на аудиенцию к кардиналу, благословившему его на деяния, а теперь втаптывающего его в грязь безжалостнее всех. Он пошел к кардиналу не за тем, чтобы вымаливать снисхождение. Потрезе хотел посмотреть ему в глаза.

– Падре, ведь вы же прекрасно знаете, что я не заработал на этом ни гроша, как вы можете обвинять меня в нечистоплотности? – с горечью говорил аббат. – Только благодаря вашей протекции я добился финансирования проекта, а теперь вы прилагаете максимум усилий, чтобы предать меня анафеме.

– Я должен так поступать, Бенито. Неужто ты рассчитывал, что в случае фиаско я буду действовать иначе? – наедине с аббатом кардинал позволил себе быть откровенным, а оттого чуть быстрее перебирал четки. – Я знаю, ты пришел ко мне не для того, чтобы упрекать, ты пришел искать поддержки в решении твоей участи, ведь так? Так знай, я не протягиваю руку потенциальным утопленникам. Они норовят тащить ко дну за собой. К тому же я никогда не питал иллюзий по поводу твоего проекта, я с самого начала знал, что это скользкая авантюра, и предупреждал.

– Живо вы открестились от меня. – Аббат был подавлен, слова застревали в пересохшем горле. – Вы не… негодяй, представляю, какой обузой я стал для вас, признайтесь, ведь вы бы совсем не обиделись, если б я нарушил божью заповедь и наложил на себя руки?

Кардинал ответил не сразу, для него смерть Потрезе действительно была наилучшим из всех исходов. Кардинал уже научился спокойно реагировать на подобный радикализм… Когда речь идет об интересах Ватикана… Хотя нет.