Борис был счастлив. Из ранчо вышла его Елена. Она потягивалась. Видно, только проснулась. Он посмотрел на любимую, затем бросил взор на красную розу, пленительный аромат которой с лихвой компенсировал уколы ее шипов. Над головой простиралось бесконечное ясное небо, с которым у него были особые отношения. А вон и потухший вулкан, утопающий в красках тропической экзотики. Вулкан потерял былое величие, медленно спускаясь в море и оставляя на аттоле бесчисленные кораллы. От него больше не исходила угроза… Но кто его знает, исходила ли угроза для Елены и Бориса от человека, который вот уже больше месяца наблюдал за ними в бинокль, прячась за камнями у самой вершины потухшего вулкана…

Использование в сюжете реальных имен имеет отношение лишь к авторской версии происходящих в России и в Украине событий.

Так наше ветреное племя

Растет, волнуется, кипит

И к гробу прадедов теснит.

Придет, придет и наше время,

И наши внуки в добрый час

Из мира вытеснят и нас!

Александр Пушкин

Убийство всемогущего Бейсика послужило толчком для неприкрытого беспредела или, выражаясь мягко, передела. Москва превратилась в поле битвы. Пока парни с Лубянки и Петровки раздумывали, прибегать или нет к услугам коронованных по высшей воровской масти авторитетов, безголовая братия мочила и тех, и других, и третьих.

– Понятия придумали жулики, чтобы разводить лохов, – заявил на сходняке лидеров новых группировок промышляющий рэкетом и торговлей оружием бывший борец по кличке Соловей, на лице которого вечной печатью сверкал след от кастета. – Ко мне как-то один из воров подослал своих торпед. Говорят: «Соловей, ты на стрелках не имеешь права разговаривать, тебе штанги надо тягать, а не в разборках участвовать». Сказали, что Соловей права голоса не имеет, потому как, видите ли, у Соловья за плечами ни одной ходки. А еще сказали, что век мне фраером куковать, потому что офицерские погоны носил. Видал я в гробу этих правильных. Сами они ни хрена не соблюдают своих собственных правил. На воле шикуют пуще нас с вами. А нас, как недомерков каких-то, стращают и стращают. Да у меня склады оружия. И я должен прислушиваться к этому выжившему из ума Кроту и его свите?! И по какому праву именно Крот присвоил активы Бейсика и лезет на его территории? Типа Бейсик был блатным и сносил долю в общак, якобы казначей папы сам лаве принес, а адвокат завещание на воров притарабанил?! Да бред все это, братцы, нас жулье кидает, за лохов держит! Бейсик в реале от них шарахался, как от прокаженных… Просто терпел их в организации, а они перед ним на цырлах ходили, а сами удобного случая искали свалить папу. Что ж они врагов Бейсика не приватизировали, а только на лавандос его зарятся?! А?! Ну, раз вы сами себя объявили преемниками Бейсика, то получайте сюрприз в виде моей персоны! Я сам по себе! И у меня грозные союзники, которые вместе со мной претендуют на наследство Бейсика!

– Не переходи на личности, не свети фигурами, говори о главном, – поправил Соловья сидящий справа от него низкорослый Гафур, представитель казанской группировки.

– Короче, мои люди отныне будут прислушиваться к советам только нового сходняка, мне воры – не указ, я им в общак больше ни цента не скину. Пусть они мне присылают.

Гафур все еще сомневался в том, подходящий ли момент он избрал для воплощения в жизнь плана Шарифа – своего наставника и учителя, верховного авторитета их несокрушимого клана. Московские дела особенно волновали хозяина, наверное, потому, что здесь, в столице, работали наиболее влиятельные конкуренты-мафиози.

Гафур считался правой рукой шейха Шарифа Акмуллы. Уважаемый отец жил в Казани безвыездно. Только в Казани отец был уверен в своей неуязвимости. В столице суверенного Татарстана Шарифу дышалось легко и свободно. Сладкий запах дома он не променял бы ни на какие земные и небесные блага. И мечты Шарифа были далеки от плотских вожделений заурядного обывателя, Шариф мечтал о величии и независимости своей родины. Только тогда он почувствовал бы себя по-настоящему счастливым человеком. И он не сидел сложа руки. Шариф с целенаправленным упорством продвигался к своей заветной мечте. У него был свой план, который он не мог доверить никому из своих приближенных, даже Гафуру.

Шарифу было шестьдесят четыре года, Гафуру – сорок лет. У Акмуллы был свой возрастной ценз и этапы проверки соратников на верность. Гафур не раз оказывался перед лицом смерти, но во всех этих случаях у него в резерве оставался шанс спастись. Поэтому время посвятить своего мюрида – ученика – в самое сокровенное еще не пришло. Пусть сначала справится с проблемами в Москве – вековом логове ненавистных врагов. Это испытание повлечет за собой смерч опасных искушений и кровавых разборок. Гафуру надлежит пройти сквозь горнило кровопролитной войны, чтобы принять из рук своего наставника перстень с зеленым изумрудом, где арабской вязью выгравированы слова пророка, восславляющие Всевышнего. Этот атрибут станет знаком высочайшего доверия с его стороны.

Пока что такой перстень украшает безымянный палец правой руки только одного человека – чеченца Ахмедхана. Но даже Ахмедхан, которого в Казань забросила страшная судьба, не знал до конца намерений шейха Шарифа Акмуллы. Он дал клятву верности «тоба» уважаемому богослову. Чеченец любил его, но тоба, данная шейху, не могла сравниться с той клятвой, которую произнес Ахмедхан на кладбище своего родового тейпа в Ведено. Там были похоронены все его родные: отец, мать, пять братьев, дед и сестра…

* * *

Любимый цвет шейха – зеленый. Цвет рая. Именно такого цвета был камень в перстне, который учитель надел на палец Ахмедхана. Но даже сам шейх говорил, что пророк Мухаммед, благословит его Аллах и приветствует, предпочитал цвет белый.

На могилах своих близких Ахмедхан оставил белые льняные повязки – кусочки погребального савана. Они символизировали его веру в справедливое возмездие, которое сладостнее всего исполнить самому, если Аллах благословит и вручит ему меч праведной мести.

Цвет святой клятвы, данной мертвым и живым, обещания единственного оставшегося в живых… Пусть для неверных белый цвет – капитуляция. Для него же белые повязки – напоминание, свидетельство и знамя войны! Его родственники, чью жизнь оборвали русские, пока еще лежат в сырой земле неотомщенные. А значит, ему предначертана дорога огня и джихада!

Ему исполнилось восемнадцать, когда он потерял всю свою семью, но ему хватило духа не впасть в отчаяние и с бесстрашием растерзанной души надеть на себя пояс шахида. Так делали жены убитых боевиков, ходившие в одеждах благочестия. Они отправлялись в цитадель русских, в Москву, в своих хиджабах и взрывали неверных кафиров. Он не осуждал смертниц за невинные жертвы. Его мать и сестра уж точно ни в чем не повинны! Но он не стал спешить еще и потому, что решил – его месть должна быть равной тому горю, которое испытал он. Прятаться в «зеленке» от федералов и «муртадов» – отвернувшихся от веры? И это не выход. Так его месть может отложиться на неопределенное время. Ведь враги так сильны и многочисленны. Его могут убить, и кто тогда исполнит его священную клятву?