– Я Джейн Грейс! – пищит малышка.

– Да, да, – кивает Лиза. – Для меня ты Мози Ива, а для всех еще и Джейн Грейс. Сейчас мне пора. Хочешь уйти вместе с Лизой?

Мози Ива Джейн Грейс сжимается в комочек. Ее руки и ноги так плотно обвивают Лизу, что этот удушающий захват нельзя не считать ответом.

Когда Лиза сажает Джейн Грейс в старый слинг и идет с ней к шоссе, ею движет не только любовь. Одной любви недостаточно, и этот чертов год – лучшее тому подтверждение. Сегодня любви помогает Лизино прошлое. Сегодня прошлое толкает ее вперед, словно прижатый к спине пистолет. Она – Лиза Слоукэм, дочь Босса, она лучше умрет и сгорит в аду, чем позволит Мелиссе Ричардсон выиграть.

Лиза смотрит на пустую ванну в доме Босса. Сегодня ей не сделать то, что не сделала Мелисса. Малышки, которую нужно вытащить из воды, уже нет. Мози выросла, и спасти ее куда труднее. Мози уходит на глубину, и как остановить ее, Лиза не знает.

Сперва Лиза поворачивает ходунки, потом здоровую ногу, потом инсультную. Снова поворачивает ходунки, но ванная слишком узкая. Ножка ходунков сильно толкает мусорный контейнер. Он падает, мусор рассыпается по полу.

Последним вываливается тест. Его засунули на самое дно, под комки туалетной бумаги, мятые разовые стаканчики и обрывки зубной нити. Тест падает лицом вверх.

Две розовые полоски. Лизе отлично известно, что это значит.

Лизин рот открывается, и на свободу вылетает долгое гневное «О». Оно становится все выше и громче, пока не превращается в неумолчный вопль. Поздно, слишком поздно. Она видела, как Мози уходит на глубину, но сделать ничего не смогла, а Босс вообще не видела. Сейчас уже поздно. Слишком поздно. Лиза голосит и голосит. На вопль прибегают Босс и Мози, испуганно замирают у двери и видят тест.

– Господи! – причитает Мози. – Я ведь даже… Они все под половицей!

Босс бросается к Лизе, неловко прижимается к ходункам, чтобы покрепче обнять и успокоить.

– Это не Мози! Мози не беременна. Это я. Это я. Это я.

Лиза осекается. Она смотрит через плечо Босса на Мози. На потрясенное лицо девочки, взгляд которой мечется от Босса к тесту, туда и обратно.

Две полоски.

– Это хорошо, лучше не бывает, – радостно лепечет Босс.

Мози уплывает, уплывает прочь от Лизиного страха и неожиданного счастья Босса. Вот она поворачивает, потом еще раз, потом еще. Потом скрывается из виду.

В Монтгомери поехали только мы с Роджером. Патти отказалась. В понедельник за ланчем она заявила, что прогуливать школу и пилить в Алабаму на поиски halfcocked57 – безмозглейшая идея на свете.

– Слова «безмозглейший» вообще нет, – парировала я. – А ты сама, если бы знала, где твоя мама, понеслась бы туда или куковала бы на всемирной истории?

– Ну, я хотя бы знаю, какая она, – буркнула Патти. – А вот ты даже не представляешь, кого увидишь.

– Ехать ты не обязана, а вот задницу мою прикроешь, – сказала я. – Завтра утром нужно заскочить в канцелярию и подбросить туда записку от Босса. Типа я заболела. Мне ее Роджер подделал, получилось здорово!

Патти опустила голову и недовольно уставилась на меня сквозь челку. «Откажется», – подумала я, но в итоге Патти вырвала у меня записку.

– Если спросят, буду говорить, что ты весь дом обблевала и обпоносила.

Дорога заняла целую вечность, точнее, четыре часа семнадцать минут. Девяносто миллионов раз мы могли развернуться и поехать обратно. Видимо, Босс бесила меня сильнее четырех часов семнадцати минут в дороге, потому что вернуться я не предложила ни разу. Мы прослушали все сборники Роджера – сам он отбивал на руле соло на ударных, а я изображала подлую, озлобленную гитару. Мы ели жирное печенье из «Хардис», и каждая минута поездки казалась совершенно нереальной, словно мы видели это путешествие в кино и решили повторить.

Чем ближе к Монтгомери, тем менее киношной казалась поездка. Пару раз мне все-таки хотелось вернуться, но перед глазами тотчас вставал Боссов тест на полу ванной. Она хотела поговорить со мной об этом, но я отказалась. У нее было такое лицо – сморщенный от тревоги лоб, серьезный рот с печально опущенными уголками, но в тех уголках пряталась радость. Пряталась, однако то и дело выглядывала. Молодец Босс. Когда узнает, что Лиза подбросила в гнездо кукушонка, внутри нее уже почти созреет достойная замена – по-настоящему родной птенчик.

Пока я не желала слушать ни про этого Лоренса, ни очередную лекцию на тему «Ошибаются все. Хочешь понять человека – посмотри, как он исправляет свои ошибки». Яснее ясного, свой мерзкий стариканский секс хочет оправдать! Я вот, например, почти святая – сижу на алгебре прямо за красавцем Джеком Оуэнсом и ни разу даже тайком не коснулась этих его белокурых локонов. Короче, я заткнула уши и загорланила: «Ла-ла-ла!» «Ладно, Мози! – закричала Босс. – Все ясно. Но поговорить нам придется».

О чем? О том, что ярая поборница воздержания и целомудрия облажалась? О том, что в сексе, как на войне – что ни шаг, то смертельный риск? А для Слоукэмов, видимо, риск двойной. Босс же не знает, что я не Слоукэм.

В итоге я велела ей отвалить хоть на пять секунд, а то вздохнуть спокойно не дает. Босс кивнула, но тут же спросила, когда мы поговорим. «Во вторник после ужина», – выпалила я. Во вторник утром мы с Роджером собирались рвануть не в школу, а в Монтгомери, то есть я или пропустила бы и ужин и неприятный разговор, или обсуждать было бы до фигища чего.

Когда мы свернули с шоссе № 65, Роджер дрожал, как чудная вилка, которой мистер Белл стучит по столу, перед тем как придурки-хористы запевают мадригал. Если верить навигатору, до Фокс-стрит оставалось всего две мили. Мы заехали в сущую дыру – я поняла это, увидев мигающую неоновую вывеску «Криспи Крим». Почему-то вывеска казалась жирной, а мигала только половина букв – «…ежие…чики».

– Я так свою рок-группу назову! – объявил Роджер, ткнув пальцем в вывеску. «Ежи и чики».

– В «Свежие» еще «е» мигает, – дрожащим голосом напомнила я.

– А я ее отброшу, – заявил Роджер, ободряюще на меня взглянув. – «Ежи и чики» звучит как тюремный жаргон.

Я не ответила. Живот вдруг расперло, как подушку, набитую затхлыми перьями. Мерзкий район становился все мерзее. За окном мелькнул винный магазин, контора «Суперкредитов» (Босс зовет эту фирму «Супербандитами»), ломбард с тяжелой решеткой на витрине, завешанной пистолетами и деталями автомагнитол. Пункт обналичивания чеков был в том же грязном здании, что и магазин под названием «Жратва». Значит, местные жители – сплошь бандюги, которые не заводят расчетные счета, и сплошь неотесанные чурбаны, которые пишут на вывеске вульгарные слова. Не к добру.

На обочине шатался алкаш со злыми глазами. Роджер пялился на него, как турист в Йеллоустонском заповеднике на медведя, – изумленный и очарованный, он был готов бросить дикому зверю колбаску или зефиринку, не подозревая, что угощение сожрут вместе с его рукой.