Б. И. Э. Нет, это мое.

Ф. Б. Как! Это написали вы? А я так переживал, когда он умер. Потому что во Франции «Над пропастью во ржи» не является, как у вас, национальным достоянием. А «Меньше, чем ноль» расценивается как «Над пропастью во ржи» эпохи восьмидесятых.

Б. И. Э. И что из этого?

Ф. Б. Я думал, вы любите Сэлинджера.

Б. И. Э. Вы не ошиблись! Я люблю Сэлинджера. Кто же его не любит?

Ф. Б. А, понятно. Значит, когда умирают те, кого вы любите, вы устраиваете вечеринки?

Б. И. Э. А что это, по-вашему, значит?

Ф. Б. Когда я это прочел, я сначала подумал, что это шутка и что вы, наверно, рады, что теперь получите доступ к его тайным архивам.

Б. И. Э. А вот и нет. Может, это просто перевели неправильно, потому что половина людей, ответивших на этот пост, покатывалась со смеху, а другая половина возмущалась. Этот твит касался сентиментальности. Я думаю, сам Сэлинджер нас бы поддержал.

Ф. Б. Так это была панковая реакция?

Б. И. Э. Вот именно!

Ф. Б. О’кей, о’кей, о’кей. Я въехал наконец.

Б. И. Э. А знаете, как отреагировал Джей Макинерни? Он написал: «О, трагический день, затмивший будущее! О, Джей Ди, упокойся с миром! Грустный смайлик».

(Смеемся.)

Ф. Б. Вы по-прежнему дружите?

Б. И. Э. Мы с Джеем виделись две недели назад, он приезжал в Лос-Анджелес. Снова встретимся, когда я поеду в Хэмптонс. Думаю, он счастлив, во всяком случае, таким радостным я его никогда прежде не видел. Он по-прежнему женат.

Ф. Б. Кстати, Джей сказал, что вы с ним ходите в тренажерный зал, интенсивно занимаетесь спортом, качаете мышцы. Это что, шутка?

Б. И. Э. Ага!

Ф. Б. А то я уж испугался… Кто ваш любимый автор, писавший о Лос-Анджелесе? Я перечислю, а вы выберите: Джеймс Эллрой, Джеймс Фрей, Чарльз Буковски, Скотт Фицджеральд, Раймонд Карвер.

Б. И. Э. Моего любимого в этом списке нет.

Ф. Б. Брюс Вагнер?

Б. И. Э. Нет… Рэймонд Чандлер. А на второе место я бы поставил Джоан Дидион. Но она, я знаю, в Европе малоизвестна.

Ф. Б. Кое-что из ее книг и статей было переведено. Но знают ее и в самом деле мало.

Б. И. Э. Кстати сказать, мне нравятся все перечисленные вами авторы.

Ф. Б. Есть еще один вопрос, который задают мне все молодые женщины: вы гомо- или гетеросексуал?

Б. И. Э. А что они сами думают по этому поводу?

Ф. Б. Это покрыто тайной.

Б. И. Э. Но чего они хотят: чтобы я был традиционной ориентации или нет? Чтобы я был гомо или гетеро? А вдруг я бисексуал? Они хотят со мной на тусовки ходить?

Ф. Б. Да, я думаю, они хотят знать…

Б. И. Э. Я не свободен.

Ф. Б. Правда? Вы не свободны?

Б. И. Э. Не свободен.

Ф. Б. Думаю, всех сбивают с толку герои ваших романов. Они все…

Б. И. Э. Очень ветреные.

Ф. Б. Они би.

Б. И. Э. Это правда, они все бисексуальны. Мне кажется, я на них не похож. Однако это любопытно. Вот чего люди хотят на самом деле: чтобы это была правда. К тому же меня трудно причислить к гей-культуре, вот мне и норовят приклеить этикетку бисексуальности. Это просто, потому что я и в самом деле не пишу о гомосексуалистах. Мне это как-то неинтересно. Думаю, проблема в этом.

Ф. Б. Да нет тут никакой проблемы.

Б. И. Э. Да, проблемы никакой нет. Если и есть проблема, то у американской гей-прессы, которая бы хотела, чтобы я был тем, кем не являюсь. А я так даже и не понимаю, о чем речь. Я ничего не смыслю в гей-культуре, она меня нисколько не интересует, и это их проблема, поскольку это они чего-то от меня хотят.

Ф. Б. Так даже загадочней получается. В этом есть доля расчета?

Б. И. Э. Я думаю, если бы с моей стороны был какой-то расчет, то я не стал бы отвечать на этот вопрос так скрупулезно. А то я что-то чересчур серьезно взялся за объяснения. Пусть лучше остается тайна.

Пауль Низон — величайший швейцарский немецкоязычный писатель. Он согласился участвовать в моем фильме «Любовь живет три года», за что я ему несказанно благодарен.

Ф. Б. Вы — автор романа «Год любви», поэтому я хотел бы вас спросить: как вы думаете, насколько ограничены во времени любовные чувства? Действительно ли любовь длится три года?

П. Н. Нет, не думаю. Для меня любовь длится вечно. То, что длится три года, — это, возможно, физическое притяжение или притирка характеров, противоречивость которых была незаметна, когда двое только нырнули в омут любви. Но мне кажется, что любовные волны передаются на нескольких уровнях и никогда не иссякают. Возможно, вы просто теряете способность их улавливать. Ваш радар либо слаб, либо вышел из строя. Мне иногда кажется, что каждая женщина, с которой у меня были любовные отношения, остается в моей сфере и продолжает на меня воздействовать. При этом я могу забыть ее, забыть ее физический облик. Но я чувствую, что она где-то во мне. Я бы ответил, как в фильме «Потоки любви» Кассаветиса, что любовь никуда не исчезает. Она вечна. Но тот, кто является ее носителем или объектом, не в силах ее вместить или жить по ее законам, потому что это великая сила, которая все себе подчиняет. Особенно это трудно для таких людей, как я, которые пытаются творить.

Ф. Б. А может, это не любовь быстро иссякает, а желание?

П. Н. Я в своей жизни не умел хранить верность. Меня соблазняли тысячи женщин, причем постоянно и мгновенно. При этом я искренне восхищаюсь людьми, которые пытаются продлить любовь, дать ей возможность развиваться. Я был на это не способен. Однажды я слышал реплику Генри Миллера, которого лично не знал. Кто-то обратился к нему со словами: «У нас теперь свобода секса! Все следуют вашим принципам!» Миллер ответил: «Для меня это был не секс, это была любовь!» Вот что он хотел сказать всеми своими любовными похождениями: это была любовь…

Ф. Б. Ваше отношение к любви сродни миллеровскому. Вас больше интересовали чувства, чем физические переживания, верно?

П. Н. Меня завораживало преображение, возрождение всего существа через зов или акт любви. Это страшная сила. Правда, она не очень совмещается с творчеством. Любовь ввергает нас в растерянность, заставляет страдать, выбивает почву из-под ног, что гибельно для работы. Зато мы чувственно оживаем, мы как будто прорастаем новыми усиками-антеннами, новыми органами восприятия.