Мэй глянула на часы. Она смотрит крокет девяносто секунд. Допустимо не менять позу еще пару минут, не больше. Ну и как ей поступить с этим звонком? Слышал кто-нибудь, что сказал Кальден? А если кто-то слышал? Вдруг это проверка – посмотреть, сообщит ли она о левом звонке? Вдруг это тоже Полнота – испытание на преданность, на готовность выступить против всех и вся, против любых препон? Ой блин, подумала Мэй. Хотелось поговорить с Энни, но понятно, что нельзя. Она подумала о родителях – они бы дали дельный совет, но их дом тоже прозрачен, под завязку набит камерами «ВидДали»: таково условие отцовского лечения. Может, съездить, встретиться в туалете с ними? Нет. Если вдуматься, она уже несколько дней не общалась с родителями. Они предупредили, что у них техническая неполадка, что скоро они опять проявятся, что они любят ее, – и уже двое суток не отвечают на сообщения. Все это время она не проверяла их домашние камеры. А надо бы, деваться некуда. Она мысленно поставила галочку. Может, позвонить им? Убедиться, что они живы-здоровы, и как-нибудь намекнуть, что она хочет поговорить с ними о личном и очень тревожном.

Да нет, еще не хватало. Совсем больная. По случайности позвонил этот человек, совершенно явный псих. Ой блин, подумала Мэй, надеясь, что никто не разглядит, какой у нее в голове бардак. Она наслаждалась своим положением – смаковала публичность, роль проводника, экскурсовода для зрителей, – но от этой ответственности, от никчемной интриги подгибались ноги. А когда подступал паралич, когда Мэй застревала намертво среди множества переменных и неизвестных, она знала, где ей полегчает.

* * *

В 13:44 Мэй вошла в «Возрождение», над головой уловила медленное вращение, приветствие Колдера, и на лифте поднялась на четвертый этаж. Ее утешил даже самый взлет сквозь корпус. Она прошла по мостику над атриумом – и на нее снизошло великое умиротворение. В Чувствах Клиента – ее дом, неизвестных величин здесь не водится.

Сначала Мэй удивилась, когда ее попросили и дальше хотя бы несколько часов в неделю работать в ЧК. Да, ей там нравилось, но она думала, что с наступлением прозрачности ЧК остался далеко позади.

– В том-то и смысл, – объяснил Бейли. – Я думаю вот что. Номер один: так ты сохранишь связь с повседневностью. Номер два: мне кажется, твои подписчики и зрители оценят, что ты продолжаешь делать эту важную работу. Очень трогательный акт смирения, не находишь?

Мэй сознавала свое могущество – в один миг она стала одним из трех самых публичных сфероидов, – и намеревалась легко нести это бремя. Поэтому каждую неделю она находила время вернуться в свою прежнюю ячейку, за свой стол, куда больше никого не посадили. В ЧК случились перемены – теперь на столах было девять мониторов, а сотрудников поощряли глубже вникать в общение с клиентами, предоставлять отклик широкого спектра, – но по сути задачи не изменились, и Мэй наслаждалась этим ритмом, его медитативностью, понятностью работы, которую она знала всеми фибрами души, и в минуты беды или стресса ее тянуло в ЧК.

Итак, на третью неделю прозрачности, в солнечную среду, пока не навалился остаток дня, Мэй планировала полтора часа потрудиться в ЧК. В три ей предстояло провести экскурсию по «Наполеоновской Эпохе», где моделировалась отмена физических денег – отслеживаемость интернет-валюты мигом уничтожит немалую долю преступности, – а в четыре показать зрителям новые музыкантские резиденции, двадцать два полностью оборудованных апартамента, где музыканты, особенно те, кому не удается жить на доходы от продаж своей музыки, могут селиться бесплатно, регулярно выступая перед сфероидами. Это все продлится до вечера. В пять ей надо быть на приеме, где о своей прозрачности объявит очередной политик. Зачем об этом до сих пор так трубят – процедуру теперь называли Прояснением, – оставалось загадкой для Мэй и многих ее зрителей. В стране и мире насчитывались десятки тысяч ясных народных избранников, и движение лишилось оригинальности, став неотвратимым; большинство наблюдателей предсказывали полную прозрачность властей, по крайней мере в демократических странах – а с «ВидДали» других стран скоро и не останется, – в течение полутора лет. После Прояснения планируется битва комиков, благотворительный прием в пользу пакистанской сельской школы, винная дегустация и, наконец, общекорпоративное барбекю под перуанский трансовый хор.

Мэй зашла в свою ячейку, где почти целую стену занимали ее собственные слова, выкованные из стали: ТАЙНА ЕСТЬ ЛОЖЬ; ДЕЛИШЬСЯ – ЗНАЧИТ ЛЮБИШЬ; ЛИЧНОЕ ЕСТЬ ВОРОВАННОЕ. От нубов не протолкнуться, и все вздернули головы, занервничали, возрадовались, что она к ним пришла. Она всем помахала, театрально изобразила реверанс, увидела Джареда в дверях офиса, помахала и ему. Затем, намереваясь поработать без помпы, Мэй села, залогинилась и открыла канал. Быстро ответила на три запроса со средним рейтингом 99. Лишь четвертая клиентка заметила, что на запрос ей отвечает Мэй – та самая Прозрачная Мэй.

«Я на тебя смотрю!» – написала клиентка, медиабаер импортера спортивных товаров из Нью-Джерси. Звали ее Дженис, и она все никак не могла успокоиться: она в реальном времени наблюдает, как Мэй печатает ответ на ее запрос, а в соседнем окне ей прилетает ответ от Мэй. «Какой-то зеркальный лабиринт!!!» – написала она.

После Дженис было несколько клиентов, которые не узнали Мэй, и ее это как-то огорчило. Одна клиентка, дистрибьютор футболок из Орландо по имени Нэнси, пригласила Мэй в свою сеть профессиональных контактов, и Мэй тотчас туда вступила. Джаред предупреждал, что сотрудников ЧК поощряют откликаться на новом уровне. Посылаешь опросник – будь готова и сама заполнить опросник клиента. Вступив в профессиональную сеть дистрибьютора футболок, Мэй получила от Нэнси новое сообщение. Нэнси просила заполнить короткую анкету о предпочтениях в повседневной одежде, и Мэй согласилась. Открыла анкету, и оказалось, что анкета отнюдь не короткая, аж 120 вопросов. Но Мэй с удовольствием ответила на все: ее мнение ценится, ее голос услышан, а подобный уровень отклика укрепит лояльность Нэнси и всех, с кем Нэнси будет общаться. Когда Мэй заполнила анкету, Нэнси многословно ее поблагодарила, сказала, что теперь Мэй может выбрать себе любую футболку, и поставила ссылку на сайт магазина. Мэй ответила, что выберет попозже, но Нэнси написала снова: ей не терпится посмотреть, какую футболку Мэй предпочтет. Мэй глянула, который час; она работала над запросом из Орландо уже восемь минут, гораздо дольше, чем полагалось по новым нормативам – 2,5 минуты на запрос.

Чтобы восстановить приемлемый темп, следующие штук десять запросов придется одолевать наскоком. Мэй перешла на сайт Нэнси, выбрала футболку с мультяшной собакой в костюме супергероя, и Нэнси отметила, что это прекрасный выбор. Затем Мэй перешла к следующему запросу и как раз составляла простой шаблонный ответ, когда от Нэнси прилетело очередное сообщение. «Прости, что я тут прямо цаца какая-то, но я тебя пригласила в свою профессиональную сеть, а ты меня в свою не позвала, и хотя я понимаю, что я никто, звать меня никак и вообще я в Орландо, я подумала, надо тебе сообщить, что это меня обесценивает». Мэй ответила, что совсем не хотела ее обесценивать, просто в «Сфере» очень много дел, а ответное приглашение она прохлопала нечаянно, и сейчас же исправила эту оплошность. Мэй обработала следующий запрос, получила 98, собралась выслать опросник, и тут снова написала Нэнси: «Видела меня в профессиональной сети?» Мэй заглянула во все свои ленты, но сообщения Нэнси не нашла. «Я его запостила в твоей профессиональной сети!» – пояснила Нэнси. Мэй открыла страницу, куда вообще-то заходила нечасто, и увидела, что Нэнси написала там: «Привет, незнакомка!» Мэй напечатала: «И тебе привет! Но я тебя знаю!!!» – и сочла было, что на этом беседа прекратится, но все-таки задержалась на странице, заподозрив, что Нэнси еще не закончила. И была права. «Так рада, что ты ответила! Я боялась, ты обидишься, что я назвала тебя незнакомкой. Не сердишься, честно?» Мэй ответила, что честно не сердится, в конце приписала «ХО», послала десять смайликов подряд и вернулась к запросам, надеясь, что теперь Нэнси довольна, счастлива и они друзья. Обработала еще три запроса, увидела, что средний рейтинг у нее 99. Это вызвало поток поздравительных кваков – зрители радовались, что Мэй по-прежнему так предана повседневной работе, что она такой важный участник мировых процессов. Очень многие зрители, напомнили они ей, тоже работают в офисах, и она, поскольку не отказалась от подобной работы, выполняет ее добровольно и явно с удовольствием, для всех них стала ролевой моделью и музой. Это было приятно. Это Мэй очень ценила. От клиентских отзывов ей легчало. А когда она работала для них в своем прозрачном качестве, ей легчало существенно. Чему она не удивлялась. Стюарт предупреждал, что, когда за тобой наблюдают тысячи или даже миллионы, ведешь себя лучше всего. Становишься бодрее, позитивнее, вежливее, великодушнее, пытливее. Но Стюарт не говорил, что поведение меняется к лучшему и по мелочи.