– Да, быть биологом-исследователем полезно, не так ли?

– Я рада, что родила его дома, но было очень трудно уезжать сразу после родов.

Она прижимается к нему, вспоминая, как им пришлось прятаться в убежище.

Тут они замолкают. Ни один из них не может обсуждать последовавшую за этим ночь, хотя они оба думают о ней. Сара знает, что Давид винит себя в том, что произошло. Он не смог защитить ее и их сына, как обещал. Он держал ее, а она держала ребенка, пока военный грузовик, в который их затолкали, на всей скорости мчался по темным и пустым улицам Парижа.

– Прости, Сара. Мне так жаль.

Он укрыл ее своей курткой, и она знала, что он хотел бы отдать ей все на свете. Он бы снял с себя рубашку и сидел там голый, если бы знал, что это ей поможет.

Когда они приехали в Дранси, и мужчин разделили с женщинами, он зацепился за нее, принимая удары надзирателей. В конце концов, ей пришлось отпустить его.

– Живи, – сказала она ему. – Останься жив ради меня и Сэма.

И она знала, что так и будет.

Калифорния, 17 июля 1953 года

– Я не могу поехать во Францию. Я американец и не говорю по-французски, – снова повторяю я женщине, когда мы возвращаемся в маленькую комнату после обеда.

– Такой умный мальчик, как ты, быстро его выучит. У них хотя бы такой же алфавит.

Я сверлю ее взглядом.

– Китайский был бы намного труднее, – добавляет она. – Садись, я найду для тебя комикс.

Я делаю, как мне велят, потому что мужчина следит за мной. Мне страшно оставаться с ним наедине в одной комнате, и поэтому я опускаю глаза, когда женщина выходит, чтобы не встречаться с ним взглядом. Но я слышу, как он подходит ко мне. Прячу лицо в ладонях, надеясь, что женщина вернется.

– Послушай, парень, – он кладет руку мне на плечо, – тебе надо собраться. Никаких больше слез. Нам надо делать свою работу, а ты все усложняешь.

Он сильно сжимает мое плечо. Мне больно. Я задерживаю дыхание, чтобы не закричать.

Дверь щелкает и открывается. Выдыхаю и поднимаю глаза. Какое же облегчение снова видеть женщину-инспектора, сияющую от счастья, с пачкой комиксов в руках. Она выкладывает передо мной коллекцию «Капитана Америки» и «Бэтмена и Робина». Я хочу поблагодарить ее, но не могу произнести ни слова.

– Я побуду с ним, – обращается она к мужчине. – Ты можешь вернуться к своей работе.

Я притворяюсь, что читаю «Капитана Америку», ожидая, когда он уйдет.

– Помни, что я сказал тебе, парень, – говорит он, закрывая дверь.

Женщина садится рядом со мной и достает несколько газет.

– Что он тебе сказал? – спрашивает она, не отрывая взгляд от газеты.

– Не знаю. – Я снова притворяюсь, что читаю комикс.

– Самюэль, я не психолог, но ты можешь поговорить со мной. Это может помочь.

Я трясу головой, крупная слеза падает на страницу комикса и размывает картинку.

– Я просто хочу увидеть мою маму.

– Самюэль, – она шумно выдыхает, – ты будешь в порядке. У тебя теперь есть твои настоящие мама и папа. Ты должен радоваться, что скоро с ними встретишься.

– Я не хочу встречаться с ними. Хочу увидеть свою маму. Она скоро вернется?

– Прошу, Самюэль, перестань говорить так.

– Мое имя не Самюэль! Меня зовут Сэм!

– Сэмом тебя зовут здесь, в Америке, но я полагаю, что во Франции тебя будут называть Самюэль.

Я удивленно смотрю на нее. О чем это она?

– Самюэль – это твое настоящее имя, и во Франции люди не сокращают имена. Это мне сказал психолог. Она узнавала. Кажется, грядут перемены, к которым тебе придется привыкнуть.

– Но я никуда не поеду! Я же сказал, что не поеду.

– Ладно, ладно.

Неужели до нее наконец-то дошло, думаю я. Но после она добавляет:

– Во Франции есть отличные школы, ты заведешь новых друзей.

– Мне не нужны новые друзья. Хочу обратно к старым.

Она кладет руку мне на плечо.

– Самюэль, сегодня ты останешься здесь, а завтра мистер Джексон полетит вместе с тобой во Францию.

– Нет! Прошу вас, только не это! Я буду хорошо себя вести. Обещаю. – Я вскакиваю на ноги. – Прошу, не увозите меня. Пожалуйста.

– Тише, тише.

Она встает и обхватывает меня руками.

Я не могу больше сдерживаться. Я падаю на ее большую мягкую грудь и прячу в ней лицо. На галаза сразу же наворачиваются слезы. На этот раз я не пытаюсь их остановить. Мне слишком больно. Я чувствую, как мои сопли и слюни вытекают ей на одежду

– Тише, милый, – шепчет она, положив руку мне на голову. – Выпусти это наружу. Лучше поплакать, чем держать все в себе.

Дверь снова открывается, и кто-то входит в комнату. Этот человек дотрагивается до моей руки, а потом сжимает ее крепче.

– Больно не будет. Просто небольшой укольчик.

Париж, 18 июля 1953 года

Я пропустил взлет. Но посадку тоже не могу вспомнить. Доктор сделал мне укол. Может, два. Один в той комнате, а второй – перед тем, как я зашел на борт самолета. Не могу вспомнить, как провел ночь, но знаю, что она точно миновала, потому что наступило новое утро.

Моя голова лежит на мягкой подушке, и я понимаю, что оказался в синей комнате и сижу на большом белом стуле. Я чувствую легкое головокружение. Смотрю по сторонам и вижу темноволосого мужчину в розовой рубашке. Он смотрит на меня. Мне хочется снова провалиться в параллельный мир. И я позволяю глазам закрыться.

Я слышу его голос будто во сне. У него странный акцент. Это немного напоминает мне мамину манеру говорить. Иногда слова уходят вверх, когда должны идти вниз.

– Мы знаем, что тебе очень непросто, Самюэль. Самюэль. – Я открываю глаза, и он дает мне стакан апельсинового сока: – Выпей.

Я делаю глоток. Так хочу пить, что выпиваю его залпом. Он дает мне булочку. Я вгрызаюсь в нее зубами. Она сливочная и очень вкусная, и я понимаю, как же был голоден.

– Хочешь еще одну? – спрашивает он.

Я киваю, и он достает еще одну булочку из бумажного пакета у него в руках.

Снова съедаю ее молниеносно. Как приятно, что в животе теперь что-то есть. Не хочу думать о том, что теперь со мной произойдет. Меня опять тошнит. Я смотрю на мужчину и гадаю, зачем он надел розовую рубашку. Это девчачий цвет.

Он снова начинает говорить:

– Твои настоящие родители прошли через столько горя, и теперь они так рады, что вновь увидят тебя.