Майя посмотрела на него с удивлением, как будто только что увидела.

– Как хотите. Но тогда поторопитесь.

Косулин с трудом поспевал за Майей. Она стремительно выбежала из отделения, дробно простучала каблучками по лестнице и, поскальзываясь на талом снегу, устремилась в свое отделение. Косулин бежал следом, временами догоняя Майю и пытаясь ей что-то сказать. Но слова не находились. Косулин и сам толком не понимал, зачем он следует за Майей, но чувствовал, что не может ее сейчас оставить. Вот они почти у корпуса, толпа детей перед окнами их немного притормозила. Пробираясь через массу весело скачущих и орущих подростков, Косулин наткнулся на одного из них, маленького и круглого, в шапке с помпоном и красным от возбуждения лицом. Мальчишка, ничуть не растерявшись, завопил прямо в лицо Кослулину: «Свободу учителю!» Косулин отпрянул, выпустил мальчишку из рук. Косулин упустил Майю и только успел увидеть, как ее шубка мелькнула и скрылась в дверях отделения. Косулин поднажал и оказался, наконец, у дверей отделения Царицы. Ох и будет же сейчас скандал, надо как-то прикрыть Майю, Царица ее съест.

Вбежав в отделение, Косулин резко остановился. В отделении было странно пусто, ни больных в коридоре, ни медсестер. Из располагавшейся в конце коридора комнаты отдыха лилась нежная и печальная мелодия. Кто-то играл на старом и немного хрипящем кларнете. Музыка наполняла пустой коридор, столовую, открытые кабинеты. На миг Косулину показалось, что он попал в старое черно-белое кино, в историю, для которой эти больничные стены только декорация, и что вот он, Косулин, оказался случайно не там и не в то время, и статисты не успели занять свои места, а сценаристы не успели позаботиться о правдоподобии реальности.

Майя! Косулин стряхнул наваждение, разумно предположив, что в отделении проходит концерт какого-нибудь сошедшего с ума музыканта, вот всех и согнали его слушать.

Косулин поспешил в ординаторскую. Он ожидал услышать ор заведующей, но не услышал. Осторожно заглянул в приоткрытую дверь и увидел, что Майя все еще в шубе застыла посреди комнаты. В ординаторской звуки кларнета встречались со звуками кричащих за окном детей. Но, как два океанических течения, они встречались, не смешиваясь, продолжая существовать отдельно.

Психолог распахнул дверь и шагнул в комнату. В ординаторской горели все электрические огни. Сияла под потолком люстра из чешского стекла, добытая Царицей в 1975 году, горели на столах лампы с зелеными абажурами, даже ночник над кожаным диваном, на котором обычно спал дежурный врач, был включен.

В первый момент ему показалось, что Майя в ординаторской одна, и он почувствовал облегчение. Косулин сделал несколько шагов к Майе и заглянул в ее лицо. Она стояла бледная, как больничный потолок, с широко открытыми неподвижными глазами.

Косулин быстро перевел взгляд на то, что заворожило Маю. На полу, в нешироком промежутке между столом с аккуратно разложенными историями болезни и высоким окном он увидел ноги Царицы. Маленькие, аккуратные ступни, подрагивая, судорожно тянулись вперед. На одной ноге был надета черная туфля-лодочка, и ее каблук вдавливался в край истершегося персидского ковра. Другая ступня была босая, сквозь прозрачный черный чулок просвечивал малиновый педикюр.

Косулин осторожно сделал шаг вперед. Кларнет и Майя словно бы отодвинулись за спину. Отчетливей стали крики за окном. Сведенные судорогой круглые икры Царицы, край юбки и пола белого халата задралась при падении, непристойно обнажив толстое бедро. Объемистый живот, словно рвущийся на свободу зверь, натягивает туго сидящий белый халат. Маленькая когтистая ручка вцепилась в карман белого халата и мучительно комкает, тянет его зачем-то вбок. Другая рука, уже совершенно мертвая и забытая, лежит на полу неподвижно. Кожа на ней побелела, отчего малиновые ногти словно светятся. За огромной грудью лица Царицы не видно. Косулин поднялся на цыпочки, стремясь заглянуть через грудь.

Он запомнит навсегда красное лицо, похожее на маску клоуна, так и не выбравшего свое амплуа. Одна его часть казалась злобной и уставшей, оттого что уголок рта был опущен вниз, кожа век и щеки тоже как-то оползли к уху. Другую половину лица словно свело судорогой неуместного жуткого веселья, рот улыбался, глаз сощурился, словно бы хитро подмигивая. Косулин, не решаясь сделать еще шаг, потянулся вперед и заглянул в глаза Царицы. Взгляд ее оказался совершенно бессмыслен. Подумалось, что она, наверное, не рада, что именно он смотрит сейчас на нее. И что, наверное, ей хотелось бы умереть встретившись взглядом с кем-нибудь другим.

Умереть. Умереть! Косулин вздрогнул, поняв, что происходит на его глазах.

Дальнейшие события так и остались для него загадкой.

Дело в том, что у Косулина и Майи были совершенно разные отношения со смертью. Косулин при всем своем богатом жизненном опыте мало видел смерть вблизи. Он, как и любой практикующий психолог, много о ней разговаривал, слушал, знал. Но сталкиваться с умирающим в момент перехода от живого существа к трупу ему не приходилось. Он имел дело либо с живыми, либо с мертвыми, либо с переживаниями и воспоминаниями о тех и других.

Разговаривая о смерти, Косулин чувствовал, что ему все разрешено, ведь все временно. «Все» в понимании Косулина обычно ограничивалось сферой проявления чувств. Он любил философский и психологический аспекты смерти, придающие жизням еще живущих драйв и полноту. Столкнувшись с материальным аспектом смерти, Косулин был шокирован тем, насколько противоестественно выглядит переход, какой животный ужас и отвращение он вызывает. Как обессиливает.

А вот Майя видела смерть нередко. Пациенты, пусть и нечасто, но все же регулярно умирают в больнице. Она любила рассказывать о смерти смешные истории, особенно о смерти от нелепых случайностей. Ей не раз удавалось щегольнуть среди медиков историей про умственно отсталого пациента, умершего от попытки проглотить вареное яйцо целиком. Она раздражалась, если кто-то начинал рассуждать о смерти в романтическом ключе. Смерть для нее была частью жизни – либо смешной ее частью, либо скучной, связанной с бесконечной писаниной и административными формальностями. Она смотрела на Царицу и думала: геморрагический инсульт…

И вот при таком разном отношении к смерти именно Косулин, а не Майя, доктор с десятилетним стажем, начал оказывать Царице посильную помощь. Косулин так и не решился узнать, почему Майя просто стояла и несколько драгоценных для Царицы минут ничего не делала.

Впрочем, помощь эта была бесполезна. Царица умерла по дороге в реанимацию.

После того как суета, связанная с отъездом сведенного инсультом тела Царицы, улеглась, Косулин вновь остался с Майей наедине. И хотя времени с их последнего разговора прошло совсем немного, от силы полчаса, все изменилось.

Косулин зашел в ординаторскую в тот момент, когда Майя положила телефонную трубку. Ей только что сообщили, что Царица больше не вернется на свое рабочее место. Никогда.

– Как вы? – Косулин не решался почему-то подойти к Майе близко, спрашивал стоя у двери.