Вот и получалось. Как в известной народной притче о замерзающем воробье, гадящей корове и ловкой кошке. Не всякий тебе враг, кто искупал в дерьме, и далеко не всякий тебе друг, кто из того дерьма вытащил. Выходит – на сегодня лучший друг ему Ванька Коземаслов? А возможный безжалостный недруг – все равно, что родной, Костя Собакин? В который раз Леонтию приходилось опять признавать – просто такая жизнь. А пошла она на…!

Он закрыл глаза, отгородив себя от зверствовавшего показательно в полицейском участке «железного Арнольда», от лунного света, бессовестно пробивавшегося из-под скошенных неровно планок алюминиевых жалюзи, от реальности абсолютной и относительной, от мира, от кровати, от всего вообще. Как же хочется спать! Хоть на часок. Леонтию предстоял не то, чтобы трудный, но рискованный и непонятный в исходе день. На завтра запланирован был их совместный с Пальмирой визит в Москву. И опять без Коземаслова не обошлось. Что же – вышел бы толк.

Леонтий лениво слонялся по душному залу, равномерно и непрестанно накалявшемуся от раздражающих своим все обнажающим сиянием световых софитов, в одной руке стиснув на манер царского жезла высоченный бокал с ядовито-шипучим шампанским «асти-мондоро», в другой – скрепив намертво вместо державы тарелку с рассыпающимися на составные части закусочными тарталетками: горка перемороженного масла и сверху три оранжевые икринки, оставалось надеяться, что все же от лососевых рыб. Борзописец Л. Годо отчаянно скучал. Или усердно делал вид, создавал впечатление, наводил тень на плетень. Только не выдать свой интерес! К тому, что происходило на единственно оживленном пятачке возле бесплатного бара – наливали всем желающим сколь угодно и чего угодно, не жалко, на вяло-торжественном приеме, преувеличенно выдававшемся организаторами за великосветский раут в честь открытия года помощи малолетним исполнителям фольклорных песен, все наличное «бухло» было барахло полное, Леонтий уж отведал от каждого по чуть-чуть. «Асти-мондоро» оказалось наименьшим и наилучшим из веселящих публику зол. Но привередничать не имел права – он обеспечивал будто бы и тыл Пальмире, работавшей в данный момент «под прикрытием». Иначе – бедняжка вот уже битых полчаса выслушивала оголтелую ересь, которую нес совершенно уже занесшийся и зазнавшийся Пашка Дарвалдаев.

Все случилось, как по писанному. Когда Леонтию было сказано – пора! Пора выводить на Дарвалдаева – план по охмурению Пашки заманчивыми капиталами в женском обличье был одобрен и принят почти без оговорок. Разве «чухонец» поморщился: мол, пошлость какая! Но возразить Леонтию оказалось нечего: действительно, пошлость ужасная. К тому же, попрекнуть намеренно: дескать, шел бы сам, чем советы давать из угла – никак выходило нельзя, ибо вечно брюзжащий Медиотирренский придира как раз был не той половой принадлежности и пойти вместо Пальмиры ни за что не мог, и уж тем более, по причине своей светской некомпетентности, не годился на место самого Леонтия. На том и порешили. И тут, будто он генетически чувствовал всякую тоскующую по нему пустоту, позвонил Коземаслов. На строго секретный телефонный номер, который дал ему собственноручно Леонтий, и который, вот странность! сам он получил у Пальмиры по первому требованию, без предупреждений и оговорок.

Ванька всего лишь бездельно интересовался, как дела? А никак, все идет своим чередом и все идет слишком уж обыденно, как бы не выдохлись отношения, не пали в однообразную рутину – вот, хочется вывести свою даму сердца в приличные люди, само собой, иного для нее круга, во избежание ненужных знакомых встреч. Так не в курсе ли их заботливый домохозяин: что интересненького сейчас в культурных сообществах, и особенно – какие именно мероприятия намерен посетить их общий дружище Дарвалдаев? Такой масштабный человечище – его даме сердца будет любопытно познакомиться с пророком нынешней русской словесной свободы. Леонтий говорил все это в свой старый верный «самсунггэлэкси», сменивший только карту-симку, но никак не многострадальный внешний вид (приключение с соплеменниками Аг-ры не прошло даром, по всей плоскости экрана обиженным зигзагом струилась трещина – будто морщинка на память). Говорил, и представлял себе, как на дальнем расстоянии от него, Коземаслов, не удержавшись, покрутил пальцем у виска, все равно Леонтий его видеть не мог. Дескать, ну и дурень ты, мил человек! Кто же станет знакомить даму сердца, красивую и состоятельную, с Пашкой Дарвалдаевым? С персонажем, далеким от мушкетерской чести – уведет ведь! Ну, или попробует. Обязательно попробует, еще и соперника опорочит, мимоходом, подозрением в содомском грехе – в первый раз что ли? Известное наперед дело. Но если подумать, хозяин барин. Хочется Леонтию веселить подругу на столь странный манер, так это его забота, уж никак не самого Коземаслова. Потому Ванька сразу и охотно выдал всю требуемую информацию. Завтра, в три часа по «афтенуну» Дарвалдаев почтит своим присутствием какой-то дурацкий прием, и не в приеме суть – у него встреча с возможным спонсором, придет обязательно, куда? Ага, погоди. Да! Гостиница «Марко Поло», адрес… ах, Леонтий хорошо знает, где это? А вот чего он не знае-е-ет (нарочито-злорадно пропето, естественно для Ваньки)… так это того, что с регистрацией он опоздал, в списки уже поздно, но кажется возможно за пожертвования в кассу. Если его сердечная дама раскошелится. Хихикнул, не сдержавшись. Видимо, развеселил его тот факт, что за операцию «умыкания» подруги придется еще и заплатить кругленькую сумму. Леонтий тогда пропустил коземасловский смешок как посторонний. Ему самому точно было не до смеха.

Вообще все то время, что он сиднем сидел на «обетованной» даче, некоторые, хотя и немногие новые странности не давали ему покоя. Не одна лишь бессонница, разразившаяся над ним, словно египетская казнь за неповиновение воле господней. Но вот ничем не объясняемый запрет бесконтрольно – то есть, по собственному свободному желанию, – выходить в интернет. Он пробовал втолковать «чухонцу» – переписка с тиражными журнальными и газетными издательствами есть часть его работы, Кисловодск, конечно, Кисловодском, но никакое лечение, кроме разве электрошоком, не выставить уважительной причиной неделания простых писательских поручений в форме заказанных ему писем, отзывов и статей. Вышибут и дорого не возьмут! Увещевал он Филона, и надо ли повторяться, что с нулевой и даже отрицательной прибылью – в итоге «чухонец» вообще не отходил ни на шаг все то время, пока на руки Леонтию выдавался его же собственный лэптоп, все равно – писал ли он письмо Леночке, или занимался постылым розыском уже и по совершенно безумным сектам. Вдобавок к вышеуказанным неудобствам, пользоваться верным цифровым рабом приходилось через какую-то, сомнительного вида штуковину, более напоминавшую безголовую пупырчатую жабу, чем скажем, модемное или иное трансляционное устройство. Пахла штуковина соответственно – тухлой рыбой и ацетоном, сочетание премерзейшее. Отчего у пришельцев-добровольцев все так? Все так воняет и так выглядит? С полотерной транспортерной машиной дело более-менее понятно, она «дает путевку в жизнь» эффекту Ариовиста, стало быть, вещь полезная. А с компьютерной жабой сплошная функциональная «невнятность». Какой в ней смысл? Страховка, петля заячьего следа, ускорение и расширение? И подключается не как все нормальные приставки, дистанционно или с помощью провода обыкновенного, нет, она словно бы присасывается к нужному порту или к нескольким одновременно, растекается, разбухает, как если бы питается потоками инфракрасными и электрическим. Неужто, она живая? Или, что много хуже, разумная? От одного этого предположения сознание Леонтия впадало в морально-эстетический ступор. Он ведь и выражался в присутствии… то есть порой чехвостил вонючку последними в приличном лексиконе словами. Или все же нет? Ацетон запах явно неорганический. Зато тухлая рыба… Гадать можно было без конца, а спрашивать Филона – безнадежно. Пальмира тоже ничего не говорила, кроме только двух слов «необходимая мера». Однако, он подозревал, что ацетоновая серо-зеленая тухлятина – не что иное, как преобразившийся по неизвестному принципу и прежде знакомый Леонтию пурпурный, проворный мячик, без которого «плерум» для перемещений оставался всего-навсего грудой мертвого металла, ну или той субстанции, из которой он на самом деле был сотворен.