…а вырастил меня в конечном итоге мой родной отчим. Полная противоположность папе Гусицыну – вот что можно сказать о нем. Педантичный, упорный, хотя и рядовой – он преподает в должности доцента в Высшем Техническом, читает отдельный курс «детали машин». Студенты его любят, хотя мой родной отчим в меру строг к содержанию и не в меру придирчив к внешней форме любого чертежа. Говорят, его лекции одни из лучших – он читает свой предмет, будто в опере поет. Громко, неспешно, членораздельно. Всем все слышно, видно и понятно. И еще симпатизируют ему за подчеркнутую франтоватость в одежде. Неизменную. Сколько я помню, всегда он ходил на службу в одном из своих «английских» костюмов – синий в серую клетку, коричневый в желтоватую, – и всегда же при бабочке, попадавшей в тон. Туфли его бесконечно блестели, бритые щечки глянцевались лосьоном, реденькие волосы укладывал он с зачесом назад, ничуть не стесняясь залысин. Особенно прежде я любил его дипломат – черная кожа с золотыми шифрозамками, теперь-то его уж нет, давно мой родной отчим ходит с модным портфелем, тоже черным, но с матовой металлической застежкой. Однако в моем позднем детстве именно дипломат был для меня символом надежного постоянства его присутствия, своего рода гарантом того, что отчим не скатится в пропасть вечного искательства, и даже близко к ней не подойдет. Человек с таким дипломатом просто не способен на это. Я, вы не поверите, иногда по вечерам, когда мамы и отчима не было дома – в гости, в театр или на концертную программу они отвлекались частенько, – так вот, я подходил к этому самому дипломату, всегда на полированном столике в тесной нашей прихожей было его место, и осторожно гладил его шифрованные замки. Говорил какую-то значимую для меня ерунду: ты мой хороший, черный мой, ты стой тут, всегда стой, пожалуйста. И сводную сестренку мою, Лизу, подносил к нему на руках, когда она была совсем крохой, и она тоже повторяла за мной, лепеча еще слюнявым пухлым ротиком: фто-фто фут! Стой-стой тут! Ну, вы поняли. Наверное, от отчима я перенял немногое, все же генетически мы были с ним не родня, однако его страсть к элегантной одежде передалась мне бесповоротно. И это было не пустым подражанием. Потому что отчим регулярно, но как-то ненавязчиво внушал мне: понимаешь, Ленечка, мужчина маленького роста (а сам он был чуть выше метр-шестидесяти) не может себе позволить небрежность в костюме – парадный внешний вид зачастую его единственное оружие. Я спрашивал тогда еще наивно: оружие для чего? Как для чего? Удивлялся неподдельно он. Для завоевания женского сердца. Несколько «старорежимно», но доходчиво. И я ему верил. Потому что, он был кругом прав в этом отношении. Представьте себе только: плюгавенький паренек, да еще умыт, пострижен, одет кое-как. Шансов на успех – приблизительно около ноля. Другое дело, когда «в шикарном прикиде», что называется. На себе испытано – легко можно познакомиться, при нужной степени коммуникабельности кончено, примерно с одной из трех. С одной из трех приглянувшихся тебе девчонок. Тридцать три процента удачи – это немало, когда ты отнюдь не актер-атлет Вдовиченков и не боксер-тяжеловес Поветкин. Так что, я вырос щеголем, даже чересчур немного, мне кажется…

…что касается ваших сожалений о нагрянувшей к вам родне, бесстыдной, жадной, мещанской, то глупо бы было с моей стороны опуститься до примитивного и пустого сострадательного повторения нашей с вами сакральной формулы: просто такая жизнь. Потому что, именно в этом случае она не просто такая, а по действительной причине. Я, знаете ли, иногда задумываюсь. Нет, не столько задумываюсь, сколько проверяю себя на вшивость. В переносном смысле, как вы понимаете. Я по роду своих занятий будто бы даже обречен выслушивать с какой-то неподражаемой ритуальной повторяемостью «свободомыслящие» комментарии ко всему происходящему в мире от моих пишущих и читающих коллег, публично интервьюируемых гостей, случайных «интеллектуальных» собутыльнико-собеседников и прочее, прочее. Так вот. Признаюсь лишь вам, как на духу! Осточертело! Да! Ос-то-чер-те-ло! Уф! Полегчало заметно. Ни одному человеку на свете до вас я не решался. Иначе могут интеллигентно и бесповоротно сожрать с… тем, что у каждого в кишках, м-да. Одним словом, устроить бойкот-обструкцию. А вам, ничего, можно, вы поймете. Дело в том, что всякий свободомыслитель в частые моменты словоизвержений мнит себя – даже и не мнит, но искренне верит, – в общем, представляет о себе, будто он настоящий потомок по меньшей мере великорусского князя или монарха, или страдальца-изгнанника с ленинского «парохода философов», или на крайний случай репрессированного близкого родственника Рыкова-Бухарина-Зиновьева. Более близким родством, скажем с Синявским или Довлатовым, гордиться или самоощущаться не к лицу. Слишком близко во времени, несолидно, а вот чем дальше в иллюзорную глубь века или веков, тем оно вдохновенней и высокородней. Беда лишь в том, что такой свободомыслитель начисто упускает из виду одну важную, самоочевидную вещь. Все нынешние потомки великих князей, сиятельных дворян, меценатствовавших купцов, каким-то лихом задержавшихся на постреволюционной Руси, все близкие и кровные наследники расстрелянных Тухачевских-Егоровых-Блюхеров, репрессированных Мандельштамов-Пильняков-Мейерхольдов, равно как и менее значимых инакомыслящих любого рода, за редкими отдельными исключениями, либо никогда не существовали, либо ведут начало от детдомовских «иванов, не помнящих родства». Потому что прародители их, настоящие или предполагаемые в прошедшем времени, повымерли сами или были повыбиты в известные всем годы, не оставив заметного генетического наследства, но лишь свои кости в беспредельных по вместимости сталинских лагерях. А кто ж остался? Вероятно, спросите вы. Я отвечу. Мы с вами. Как раз потомки истовых партработников, шапкозакидательских агитаторов-комиссаров, вооруженных гулаговских охранников, соцреалистических творцов с иногдабрыкающейся, но всегда в конце концов согласнопримиряющейся совестью, всепроникающих доносчиков-сексотов, явных и стыдящихся-скрытных, пескарей-обывателей, именно что с крошечным мировоззрением ваших бабушки и дедушки, тети и дяди-ассенизатора, которые старались только убогонько уцелеть, любой ценой, и разве можно их винить за это?..

…или недавно услышанный пример, от хорошего знакомого. О его собственном деде-прадеде. Уцелевшем в сталинские чистки. А почему? Потому. По словам приятеля моего – дед был отличный малый, честнейшей человек, порядочный до того, что прохожие на ходу пред ним снимали шапки. Стало быть, – усомнился я, – товарищ Сталин порядочных людей не трогал, а вычищал из общественных советских рядов лишь сомнительную шушеру? Дружок мой смутился, забекал, замекал, что я не так понял. А дед был не просто дед, но еще баптистский проповедник в придачу, и вот, в силу его благолепия, верующего крепко в Господа Бога предка и не трогали. Ага! Чтобы баптисту, кальвинисту, методисту, адвентисту, и прочему «исту» посчастливилось в те времена остаться хотя бы в ссыльной полусвободе, стучать он должен был так, что барабанщик Ринго Стар от души бы ему позавидовал. Врать мы все горазды, особенно о близких своих, которые в эпоху первых пятилеток…

…война Отечественная облагородила многих из них, но далеко не всех, к сожалению. Опять разделила и приговорила: одних – вперед под танки, пулеметы, других – к выживанию любой ценой. Надо ли пояснять, каких именно уцелело больше? Поэтому, в своей родне мы имеем то, что имеем. Люди отчаянной сознательной храбрости, правдолюбия и правдоискательства, те, которые легенда и которые проклятие, которые грудью на амбразуру и которым огненный язык их первый враг – они все ухнули в физиологическое небытие, и как бы мы ни желали занять место их духовно-идейных преемников, никуда нам не деться от действительной своей родословной. От прадедушки-стукача, ставшего обкомовским воротилой, от прабабки-комиссарши, угоднически высылавшей на смерть «благороднокровных» после убийства Кирова, от пра-пра-двоюродных и троюродных, тихохонько молчавших и тихохонько приторговывавших из-под полы поддельными продуктовыми карточками в голодные военно-гражданские годы. Потому что, они и есть в основном выжившие – а мы есть их потомки. Кто идет впереди, идет на подвиг, тот доходит рано, до геройской гибели своей или до общей могилы в магаданской стылой земле. Поэтому – у вас и у меня нет выбора. Надо принять наше прошлое таким, какое оно есть, необязательно им гордиться, не обязательно и грязью обливать, но знание есть великая сила, противоядие, хотя бы от высокомерного зазнайства. Потому, прежде чем плюнуть в чью-то сторону, для начала уверься, что не попадешь в зеркального самого себя. Потому, не могу произнести приговор, даже будь на то ваше позволение, осудить или унизить суждением ваших родственников, ведь если хорошенько покопаться каждому в корнях своего генеалогического древа, еще не такое отыщется. Что ж, стыдиться нам, вероятно, есть чего и кого, но и отрекаться тоже, знаете ли, стыдно. Если мы не хотим в свою очередь примерить на себя доставшуюся нам по наследству маску чудовища. Вот так, дорогая моя Сцилла…