Смотритель раскрыл все ящики Марты. Зигмунд не мог поверить своим глазам: ручные и банные полотенца десятками, и все с монограммами; стопки простыней и наволочек; запас кухонных полотенец, тряпки для пыли; одеяла, перины, подушки, покрывала, салфетки, накидки на мебель; скатерти и столовые салфетки; наборы полотна для повседневной одежды, полотно домашнего изготовления – всего этого хватило бы лет на двадцать. Вслед за этим было распаковано белье Марты и постельное белье – также десятками штук, ночные рубашки без кружев, но с оборками и воротничками; сорочки, носовые платки с вышивкой, пеньюары из мягких цветных хлопчатобумажных и шерстяных тканей; костюмы из джерси для прогулок в горах; и, наконец, дамские панталоны с розовыми и голубыми лентами.

Его душил смех при виде явно неистощимых запасов.

– Ты не бездельничала все эти четыре года, верно? У тебя достаточно товаров, чтобы открыть лавку.

– Ты не захотел бы жениться на бесприданнице, правильно?

Он обнял ее.

– Ты создашь очаровательный дом. Ты всегда будешь хозяйкой, а я твоим добропорядочным гостем.

Молодой парень, сбитый экипажем, пришел в нормальное состояние после нескольких сеансов электротерапии. Когда явился его отец оплатить счет и доктор Фрейд объяснил успешное излечение действием электротерапии, он ответил:

– Возможно, и так, господин доктор, но мой Иоганн думает иначе. Он сказал матери и мне, что ему помогли ваша доброта и ваши чудесные глаза.

«Может быть, так, господин доктор, – ворчал про себя Зигмунд несколькими днями позднее, – но мои чудесные глаза не видели несколько дней ни одного нового пациента. Я оплатил аренду за весь сентябрь, рассчитывая принять толпы, ломящиеся в нашу приемную. Мы наняли горничную, чтобы открыть практику должным образом, но даже бесплатные пациенты ко мне не пришли…»

После первоначальных расходов, связанных с въездом в дом, покупок Мартой нужных ей вещей – кастрюль, сковородок и оплаты оставшейся части аренды на квартал, что составило четыреста гульденов, им пришлось затягивать пояса. Пришлось заложить золотые часы Зигмунда; золотую цепочку, красовавшуюся на жилете, он оставил себе, чтобы не подрывать свой престиж. В прошлом подобное ввергло бы его в состояние депрессии, но сейчас он был слишком счастлив, чтобы тревожиться: у него была Марта, любовь, дружба, чудесный дом, в который их друзья продолжали присылать цветы и подарки. Не проходило дня, чтобы не появлялся рассыльный то от магазина Папке с серебряным кофейным сервизом в подарок от Брейера, то от Фестлера – с изумительным серебряным блюдом, посланным Флейшлем, с набором серебряных чаш для фруктов от семейства Панет, с мейс–сенским фарфором, с хрустальными вазами, небольшими восточными ковриками, красивыми дрезденскими фигурками для кофейного столика и для коллекции Марты…

Когда он понял, что за октябрь не заработает даже пятидесяти долларов, и предупредил Марту, что и ее часы вскоре попадут к ростовщику и займут место рядом с его часами, Марта откровенно сказала:

– Почему бы вместо этого не взять взаймы у Минны? Она будет рада помочь. У нее есть деньги для приданого, а они ей некоторое время не потребуются.

– Знаешь, Марти, возвращаясь домой из ломбарда, я развлекал себя тем, что пересказывал Книгу Бытия. Яблоком раздора в садах Эдема были деньги. Еве надоел ее непредприимчивый партнер, и она сказала ему: «Почему мы должны оставаться в этой глухомани, где мы не можем ничего назвать своим? Ты работаешь, Адам, весь день, ухаживая за садами, а что ты можешь предъявить из полученного тобой за работу? У тебя нет даже пары штанов, чтобы прикрыть свою наготу, В любой момент нас могут выставить! С пустыми руками и нагими, как мы сюда вошли. На какого хозяина ты работаешь? Он дает лишь приказы. «Делай это! Не делай этого!» Это несправедливо. Мы должны обставить наше гнездо, накопить на старость. Адам, подумай, что мы можем сделать за пределами садов Эдема: владеть миллионами акров земли, продавать плоды садов и зерно полей. Мы можем разбогатеть! Владеть всем, что перед нашим взором. Мы станем сдавать в аренду землю всем, кто придет к нам, по несколько тысяч акров, построим замок со слугами и обученными войсками для нашей защиты, с клоунами и акробатами для развлечения… Время повзрослеть, Адам, взглянуть в лицо реальности. Давай выберемся сейчас, прежде чем завязнем здесь. Перед нами открыт мир!» Адам сказал: «Звучит разумно, Ева, но как мы можем выбраться? Хозяин не позволит уйти. Он намерен нас держать здесь вечно». Ева ответила: «Я что–нибудь придумаю».

Последняя неделя октября была особенно трудной: у него не было денег на домашние расходы, но в ноябре доктор Рудольф Хробак повернул колесо фортуны. Он направил Зигмунду записку с просьбой заняться одной из его пациенток. Поскольку его назначили профессором гинекологии в клинической школе, у него не было времени обслуживать эту женщину. Она жила поблизости, на Шоттенринг; не может ли господин Фрейд прийти по ее адресу в пять часов, так, чтобы он, доктор Хробак, мог достойным образом представить его?

Когда он вошел, фрау Лиза Пуфендорф лежала на розовом сатиновом диване в богато обставленной гостиной по соседству с ее спальней. Услышав, что горничная объявила о приходе доктора Фрейда, она поднялась, бледная, и, заламывая руки, стала расхаживать по комнате. Ей еще не было сорока, но лицо ее выглядело помятым, а под глазами темнели круги. Зигмунд спросил:

– Фрау Пуфендорф, господин доктор Хробак сообщил вам, что я приду?

Ее глаза обшаривали комнату, словно она искала лазейку, чтобы сбежать.

– Да, да, но его здесь нет. Его здесь нет. Где он может быть?

– Он придет с минуты на минуту. Успокойтесь. Было бы полезно, если бы вы сказали, что вас беспокоит.

Она лихорадочно переставила высохшие цветы, стебли, колючки и павлиньи перья в вазе, стоявшей на захламленном камине. Зигмунд наблюдал за ней.

– Мы должны найти доктора Хробака, – настаивала она. – Я должна знать. – Она рванулась от камина, в ее глазах застыл глубокий страх. – Я должна знать каждую минуту, где он. Это единственная гарантия моей безопасности, я должна найти его немедленно, что бы со мной ни случилось. Я должна знать, в университете ли он. Я должна быть в курсе, где он.

Доктор Фрейд уговаривал ее не волноваться. Женщина стала немного спокойнее. Вошел доктор Хробак. Фрау Пуфендорф свалилась на диван. Хробак потрепал ее отечески по плечу и сказал:

– Извините нас на секунду, дорогая фрау Пуфендорф. Я хочу проконсультироваться с моим коллегой.

Хробак отвел Зигмунда в соседнюю комнату. Они сели на хрупкие золотистые стулья. Хробак был мягким человеком, привыкшим говорить с коллегами в той же успокаивающей манере, в какой он говорил с больными.

– Мой дорогой Фрейд, вы видели состояние фрау Пуфендорф. У нее нет никаких физических нарушений, за исключением одного – хотя она замужем восемнадцать лет, она все еще девственница. Ее муж импотент. Врач может лишь относиться с пониманием к браку этой несчастной женщины, успокаивать ее и скрывать ее проблемы от публики. Я должен предупредить вас, дорогой коллега, что доверяю вам не самый хороший случай. Когда друзья фрау Пуфендорф узнают, что у нее новый врач, у них появится надежда, что вы добьетесь больших результатов. Когда же вы не добьетесь, люди вновь скажут: «Если он настоящий врач, то почему же не может вылечить фрау Лизу?»