газета» напечатала интервью популярнейшего диктора Центрального телевидения Валентины Леонтьевой, которая сказала, что главная ценность ее жизни – работа, один разгневанный мужчина написал, что раньше он восхищался Леонтьевой, а теперь понял, что она вообще не женщина, и потому впредь при появлении ее на экране будет выключать телевизор…

Хотя это может показаться парадоксальным, одной их характерных черт советского общества была демаскулинизация мужчин. «После десятков вечеров, проведенных с затурканными, подбашмачными мужчинами и множеством суперженщин, я пришла к выводу, что Советский Союз возможно, нуждается не только в женском, но и в мужском освободительном движении. Я проверила эту идею на нескольких своих знакомых, и она была хорошо принята», – пишет американская журналистка (Du Plessix Gray, 1989. P. 48).

«Бесполый сексизм» не просто парадоксальная метафора или насмешка над нашим недавним прошлым, а точное описание весьма своеобразного социокультурного стереотипа. Советская власть пыталась разом изменить, сломать, переиначить всю традиционную систему гендерной стратификации, уничтожить социально-психологические корреляты и следствия половых различий и гендерного неравенства. Эта попытка оказалась утопической. Провал революционной утопии, отрицавшей все старое, способствовал возрождению консервативной утопии, отрицающей все новое, установка на бесполость обернулась махровым сексизмом.

Дети против сексуальных табу

Тридцатилетний заговор молчания имел своим естественным результатом чудовищное сексуальное невежество. Советские дети и подростки 1950–1970-х годов не знали самых элементарных, азбучных вещей. Особенно плохо было в интеллигентских семьях, где от детей старались скрывать абсолютно все; рабочие и крестьяне смотрели на «факты жизни» проще: не просвещали, но и не запугивали.

Один из респондентов Марка Поповского, режиссер из Ленинграда, сын инженера и врача, рассказывает:

«Однажды, когда мне было восемь лет и я учился в первом классе, мой одногодка, приятель по двору, принес поразительную новость: оказывается, взрослые, когда ложатся спать, “письку в письку всовывают и от этого рождаются дети”. Новость была сногсшибательная, но показалась мне все же не совсем достоверной. “Ну, хорошо, – спросил я, – а если мужчине в это самое время писать захочется, как тогда быть?” Приятель выяснил, что именно от этого и рождаются дети. Такое деланье детей показалось мне неэстетичным и даже противным. “Неужели все так делают?” – “Твой папа и твоя мама и мой папа и моя мама так не делают, а остальные точно – да”» (Поповский, 1984. С. 220–221).

По словам Иосифа Бродского, свои «основные познания в области запретных плодов» он получил в отрочестве в дядиной библиотеке из дореволюционной книги «Мужчина и женщина» – той самой, которую спас от пожара («спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом») еще Васисуалий Лоханкин (Бродский 1992. Т. 1. С. 327).

Детскому сексуальному воображению и экспериментированию отсутствие научных знаний не мешало. В детском фольклоре 1980-х годов, а возможно и раньше, широко представлены самые разнообразные сексуально-эротические сюжеты. Например:

Дети в подвале играют в роддом:

Маша уйдет с большим животом.

Или:

Ржавой отверткой на грязной фанерке

Делали дети аборт пионерке.

(Садистские стишки, 1998. С. 563)

Пока их учителя и родители медленно и осторожно поднимали вопрос, у мальчишек вовсю стояло нечто другое. Скабрезная поэзия российских подростков ничем не уступала кадетской или юнкерской. Кажется, не было такого классика и такого литературного жанра, которых не спародировали бы непочтительные, наглые мальчишки:

– Я хожу по траве,

Босы ноги мочу.

Я такой же, как все,

Я ебаться хочу.

– Не ходи по траве,

Босых ног не мочи.

Ты такой же, как все

– Лучше сядь, подрочи.

Я достаю из широких штанин,

Хуй, твердый, как консервная банка.

Смотрите, завидуйте: я – гражданин,

А не какая-нибудь гражданка!

Во глубине сибирских руд

Жирафа шестеро ебут.

Трое в уши, трое в рот,

Добывают кислород.

(Пародийная поэзия школьников, 1998. С. 494, 450, 445)

Не исчезло из жизни и детское сексуальное экспериментирование, хотя реакция взрослых на него часто неадекватна. Вот что рассказывает об этом известный писатель Юз Алешковский:

«Мне было лет пять-шесть, когда меня застукали с девочкой Галей. Мы сидели на корточках в каком-то преддверии сортира и разглядывали друг у друга пиписьки. Детишки это увидели, позвали воспитательницу, и они все вместе стали смотреть на нас. Я вдруг увидел их лица. Это не был обморок, я не упал, только временно потерял сознание. Наверное, от страха и стыда. Хотя нам нечего было стыдиться, мы были бесстыдны, как Адам и Ева до грехопадения. Тем не менее это была тяжелейшая душевная травма. Долгое время я жил как бы в беспамятстве. Я ел, пил, играл в игрушки, но не понимал, где я, не ощущал никаких координат бытия. Это была настоящая болезнь, возможно, породившая какую-нибудь комплексугу в отношении к женщине».

Испорченного мальчишку исключили из детского сада, но он не исправился. Позже на даче он играл с двумя девочками в «папы-мамы». Они «снимали штанишки, имитируя акт, но даже не знали, как это делается».

«Одна девочка рассказала родителям, разразился скандал. Мама спрашивала: “Ты будешь еще когда-нибудь этим заниматься?” Я сквозь слезы божился, что никогда в жизни этого не повторится, и слава богу, что я не сдержал клятву» (Тимофеева, 1999).

Более чувствительные дети расплачивались за свои сексуальные игры и за то, как на них реагировали взрослые, всю последующую жизнь:

«Женщина с плачем и обидой в голосе говорит на консультации:

– Я двадцать лет ему не изменяла! Я двадцать лет исполняла супружеские обязанности! Знали бы вы, чего мне это стоило! А он уходит к другой! Он за двадцать лет не подарил мне ни одного оргазма!

– А он об этом знает?

– Как же! Что я, дура? Чтобы он меня фригидной считал? <…>

– Марина, а что значит для тебя хотеть мужчину?

– Наташ, ну это хозяин в доме, чтобы гвоздь мог вбить.

– Нет, Марин, ты меня не поняла! Что для тебя хотеть мужчину?

– Ну, чтоб отец был моим детям, чтобы чувствовать себя как за каменной стеной.

– Нет, Марин. Когда наконец-то Марина понимает, о чем я ее спрашиваю, она заливается краской и быстро закрывает свое лицо руками.

Марине 40 лет, двое детей. В детстве ее родители, конечно, избегали темы, откуда берутся дети, но не это сыграло главную роль в блокировании желаний, неприязненном отношении к занятию “этим”. Травма была нанесена воспитательницей в детском саду, когда один мальчик во время “тихого часа” залез к Марине под одеяло и