Почти вся сексологическая литература лежала на спецхране вплоть до 1987 г. Администрация библиотек «бдела» еще больше цензоров. Марк Поповский вспоминает, что в Ленинской библиотеке, ему, врачу по образованию и известному писателю, отказались выдать сочинения Фрейда. То же самое делали в ленинградской Публичной библиотеке, хотя формально книги Фрейда не входили в списки запрещенной литературы. Однажды, когда мои студенты пожаловались на это, я даже устроил библиотечной администрации выволочку от Горлита, который был оскорблен тем, что библиотекари узурпировали его права. Впрочем, им гораздо чаще попадало за то, что они «недобдели».

Да что там Фрейд! Советские книги по сексопатологии в научных библиотеках – в обычных библиотеках таких книг вовсе не было! – не выдавались даже врачам без специального письма с места работы, удостоверявшего, что товарищ такой-то профессионально занимается сексопатологией, а не просто удовлетворяет свое нездоровое любопытство. Это прекратилось только после того, как уже в эпоху «перестройки и гласности» я высмеял такую практику на страницах теоретического журнала ЦК КПСС «Коммунист». Раньше этого нигде бы не напечатали – существование цензуры и ее порядки были такой же тайной, как и секс.

Однако, уничтожив публичный сексуальный дискурс, Сталин и его преемники не смогли подчинить своему контролю сексуальность. О сексуальном поведении советских людей за 35 лет (1930–1965) объективных данных нет вовсе, только разрозненные и крайне субъективные личные воспоминания. Но как только жизнь стала чуточку посвободнее, выяснилось, что и ценностные ориентации, и поведение советской молодежи имеют мало общего с официальными представлениями и развивается она в том же направлении, что и ее западные ровесники. Появились и желающие изучать эти процессы.

Нездоровое любопытство

Первым таким энтузиастом был мой аспирант в Ленинградском университете Сергей Исаевич Голод. Когда, под впечатлением от книги Кинзи, он в начале 1960-х годов выразил желание заняться изучением сексуального поведения советской молодежи, я сразу же сказал ему, что в наших условиях эта тема опасна и недиссертабельна, но тем не менее разрешил попробовать. Это была поистине героическая работа. Анкеты приходилось согласовывать в обкоме партии, где ко всему придирались. Например, вопрос о количестве партнеров был снят, потому что заведующий отделом обкома спросил: «Что это значит? Лично я живу со своей женой».

(Ленинградская интеллигенция знала, что «лично он» жил также с одной из балерин Кировского театра.) Очень трудно было организовать и сами опросы.

В 1969 г. диссертация Голода, которую он писал вдвое дольше положенного срока, была представлена к защите, но последовал грозный звонок из обкома: кто посмел писать о таких вещах?! Защиту пришлось отменить. Мы переделали автореферат, убрали цитаты из Коллонтай и назначили защиту в Москве, в Институте конкретных социальных исследований (ИКСИ) Академии наук, где я в то время заведовал отделом и где атмосфера была лучше, чем в Ленинградском университете. На сей раз диссертацию затребовали в ЦК комсомола; первый секретарь ЦК Е. М. Тяжельников заявил, что работа Голода – «идеологическая диверсия против советской молодежи» и если защиту не отменят, он будет жаловаться в ЦК партии.

На самом деле ничего особенно крамольного, если не считать того, что советская молодежь, как и всякая другая, имеет добрачные связи и относится к этому спокойно, в диссертации не было, и на нее поступило много положительных отзывов. Но ИКСИ и без того находился под огнем партийной критики. Поэтому в день защиты было объявлено, что из-за болезни диссертанта, который демонстративно присутствовал в зале, защита «откладывается». Больше к этому вопросу не возвращались. Голод вскоре защитил другую диссертацию, о работающих женщинах, у которых, конечно же, секса не было. Ленинградский обком не поленился проверить, не включает ли новая диссертация какие-то данные из первой работы.

Дальнейшие исследования сексуального поведения молодежи Голод проводил на свой страх и риск в свободное от работы время. В 1965 г. он опросил 500 студентов из 10 ленинградских вузов и 205 молодых интеллигентов, в 1969–1970 гг. – 120 ленинградских рабочих и служащих, в 1972 г. – еще 500 ленинградских студентов, в 1974 г. – 334 молодых рабочих, в 1978 г. – 3700 студентов из 18 вузов РСФСР ответили на вопрос о мотивах ухаживания и половой связи, в 1978-м и 1981 гг. было опрошено по 250 супружеских пар, в 1989 г. – еще 250 интеллигентов. Эти данные, опубликованные в ряде книг и статей (Харчев, Голод, 1969; Голод, 1996, 1999), – единственный социологический документ о сексуальном поведении и установках советской молодежи 1960–1980 гг. Хотя выборки и опросники Голода не всегда сопоставимы, общие тенденции развития выступают в них достаточно отчетливо, особенно если дополнить их другими социологическими, демографическими и медицинскими данными.

Изоляция не спасает от перемен

При всей социально-политической и культурной изолированности советского общества от Запада динамика сексуального поведения и установок советских людей в основном и главном была той же, что и там.

Прежде всего, идет глобальный процесс изменения и ломки традиционной системы гендерной стратификации. Отношения мужчин и женщин во всех сферах общественной и личной жизни становятся более демократичными и равными, а стереотипы маскулинности и фемининности – менее полярными, чем прежде. Это дает простор развитию индивидуальности, которая уже не обязана втискиваться в прокрустово ложе привычных полоролевых стереотипов (сильный, агрессивный мужчина и нежная, пассивная женщина), но одновременно порождает целый ряд социальных и психологических проблем и конфликтов.

Соответственно меняются состав, ролевая структура и социальные функции семьи. В результате снижения рождаемости и «нуклеаризации» семья, особенно городская, становится менее многочисленной. По мере того как некоторые старые социально-экономические функции семьи отмирают или приобретают подчиненное значение, происходит психологизация и интимизация семейных отношений, все большая ценность придается психологической близости между членами семьи. Это повышает автономию и значимость каждого отдельного члена семьи и идет параллельно повышению индивидуальной избирательности брака. Брак по свободному выбору, который обычно символизируется как основанный на любви, более интимен, но одновременно более хрупок, чем традиционный. Отсюда – увеличение количества разводов; среднегодовое количество разводов на тысячу супружеских пар в Российской Федерации выросло с 6,5 в 1958–1959 гг. до 17,5 в 1978–1979 гг. (Демографический энциклопедический словарь, 1985. С. 359).

У людей появилась установка на возможную временность брачного союза (понятие «серийной моногамии» в США и полуироническое выражение «сбегать замуж» у молодых советских женщин). Обращает на себя внимание также рост числа одиночек, которые по тем или иным причинам вообще не вступают в зарегистрированный брак. В СССР число мужчин 25–29 лет, не вступивших в брак, выросло с 1959-го по 1970 г. на 14 %, а в группе 30 –39-летних – на 45 % (Сонин, 1977).

Сдвиги в брачно-семейных отношениях отражают общие закономерности индивидуализации общественной жизни. В патриархальном обществе прошлого отдельный индивид был немыслим и не воспринимал себя вне своей социально-групповой принадлежности. Теперь он все больше чувствует себя центром