Тем не менее я все же почувствовал себя увереннее. Может быть, мой шеф ни о чем не знает и даже не догадывается, за мной никто не следит, и все это – только плод моего больного воображения. Так не долго и манию преследования приобрести. Впрочем, это профессиональная болезнь палачей. Я сделал последнюю попытку засечь слежку и дальше пошел совершенно спокойно. Меня уже не волновало, следят за мной или нет. Если все-таки следят, то так, что я их никак не засеку, но я не дам паранойе испортить себе отпуск с любимой. А если не следят, то тем лучше для меня. С этими мыслями я бодро прошелся по магазинам и пошел пешком к дому Светы. Точно так же я шел в тот вечер, когда познакомился с ней. Как давно это было! Всего три дня тому назад.

Я радовался тому, что скоро снова встречусь с нею, но мысли мои все время возвращались к проблемам, которые я не мог решить. В конце концов, задумавшись, я едва не сбил с ног какого-то подростка, который высказал мне все, что думает по этому поводу.

Еще вчера я бы ударил его за такие слова, однако сейчас я пропустил его ругань мимо ушей и просто Ушел. Однако не пошел сразу к Светлане. Заметив небольшой скверик, притаившийся между домами, я завернул к нему. Мне надо было подумать. Подумать обо всем том, что произошло за последние три дня.

Там стояло несколько уютных скамеек, бабушки гуляли со своими внуками, приятной наружности женщина укачивала младенца в коляске. В общем, это был уютный утолок, до которого еще не добралась бездушная машинная цивилизация. Гул широкой улицы в нескольких десятках метрах отсюда едва проникал сюда сквозь густые ветви деревьев. Это было идеальное место для того, чтобы сесть и немного подумать обо всем, что уже произошло или вскоре произойдет. Я сел на одну из скамеек и закурил.

«Что же с тобой происходит, парень? Почему ты потихоньку сходишь с ума, блуждая в ночных кошмарах?»

Я вспомнил багряного судью и его суд надо мной и покрылся потом. Даже вспоминать страшно. Я вновь погрузился в самоанализ, время от времени затягиваясь сигаретой. В общем-то, любой палач изучает азы психологии, а помимо этого я располагал еще и колоссальным опытом. Правда, самолечением мне до сих пор заниматься не приходилось. Раньше я вообще никогда не задумывался над такими вещами, но теперь положение в корне изменилось.

«То, что раньше радовало меня, теперь огорчает, – размышлял я. – Раньше меня всегда радовала хорошо сделанная работа, а теперь мне даже думать об этом тошно. Что же это, черт побери, значит? А мои чувства к Свете? Я люблю ее, но что с этого? У меня были женщины и до нее. Почему же она столь дорога мне? Чем? И вообще, что происходит? Почему моя жизнь всего за несколько дней переменилась до неузнаваемости?! Слишком много вопросов, на которые я не знаю ответов».

Я еще раз затянулся сигаретой и обвел взглядом скверик. Женщина, которая укачивала коляску с младенцем, когда я вошел в сквер, теперь тетешкалась с ним, крепко, но нежно держа его маленькое тельце. Дети постарше играли в песочнице. Бабушки с удовольствием смотрели то на молодую мать, то на своих внуков и внучек, лепящих песочные куличики. Иногда они с явным неодобрением косились на меня и мою сигарету. Я проигнорировал их укоризненные взгляды и продолжал курить и размышлять.

«Почему эти безмятежные картины семейного счастья вызывают во мне такие непонятные чувства? Что в этом такого, что заставляет меня тосковать о неправильно прожитой жизни?»

Один из мальчишек в песочнице попытался вырвать у девочки куклу. Та заупрямилась, дети изо всех сил потянули куклу каждый на себя, и кукла сломалась. Нога, за которую ее держал мальчик, выскочила из паза. Дети тут же хором заплакали, а старушки торопливо направились к ним, чтобы выяснить причину их слез.

«Вот тебе и отгадка», – подумал я. Я встал и подошел к детям, которые заплакали еще громче от попыток бабушек успокоить их и как-нибудь отвлечь от сломанной куклы.

Подобрав испорченную игрушку, я осмотрел ее и легко вставил отломившуюся ногу в паз, а затем протянул ее детям. Те сразу же перестали плакать и уже через несколько секунд вновь начали мирно играть все вместе. Только слезы, еще блестевшие на их щеках, говорили о том, что дети совсем недавно плакали.

Бабушки одобрительно посмотрели на меня, простив мне все еще горящую сигарету. Одна из них даже угостила меня домашним печеньем. Поблагодарив их, я сунул печенье в карман и вновь уселся на свое место.

«Вот и разгадка. Мне всю жизнь просто не хватало человеческого тепла. Мои родители всю свою жизнь работали, почти не уделяя мне внимания, а потом я и сам этого не хотел, постоянно бунтуя против отца. Потом армия, куда я пошел вопреки его воле. Потом команды усмирения и работа палача. И все эти годы ни капли человеческого тепла. Я привык смотреть на людей как на кукол и соответственно обращаться с ними, даже с друзьями, даже с грозным и всесильным сэром Найджелом. И они отвечали мне тем же. Бездушие и целенаправленное манипулирование людьми стали основой моей жизни. И жить по-другому я не мог, потому что это бесчувственное манипулирование вошло у меня в привычку, стало основой всей моей жизни.

А теперь все переменилось. Я встретил человека, который был настолько наполнен человеческим теплом, что дарил его всем, у кого хватало духу принять этот дар. Светлана не просто одарила меня любовью, но и научила любить. И эта любовь не могла не изменить все то, с чем я жил раньше. Все. Абсолютно все. Научившись любить, я впервые в жизни понял, чего я лишился из-за своего бунтарства и службы. И это полностью изменило мое отношение к моей работе, к организации палачей и ее запретам».

Сигарета догорела до моих пальцев и обожгла их. Я выругался и отбросил окурок. Потом встал, поднял его и выбросил в урну. Снова сел и, закурив опять, продолжил раздумья.

«Я всю жизнь боялся и ненавидел окружающий мир и живущих в нем людей. Я привык относиться к ним лишь как к обстоятельствам, которые влияют на меня, как погода, не более. К людям я относился как к куклам, нисколько их не ценил. Потому-то, наверно, убивал безо всяких угрызений совести. Как непослушный мальчишка ломает куклы. Но потом одна из этих кукол стала для меня слишком много значить. Светлана, научившая меня любить, сама того не зная, заставила меня измениться. Заставила изменить мое отношение к окружающим. Я научился ценить сначала одного человека, до того не имевшего для меня никакого значения, а потом и их всех, вместе взятых. Оттого мои последние дела… Моя последняя работа… Эти проклятые убийства так отозвались… И еще то, что моя организация показала мне, насколько она ценит меня, когда отреклась от меня, приговорив к смерти на основе одного лишь шаткого подозрения, низвергнув с самой вершины на самое дно и помиловав только благодаря случайности. Когда даже сэр Найджел бросил меня погибать, и не просто бросил, а еще и сделал все от него зависящее, чтобы я не миновал своего последнего причала. И спасла меня Дженис, та самая Дженис, которую все палачи терпеть не могли, потому что она – психолог. И одна за другой бесконечные перегрузки от непрерывных заданий, с одной стороны, и от необходимости все больше и больше покрывать свою ложь, с другой стороны, перегрузки, выматывающие душу и разум.