и не было смысла говорить, что я хочу покинуть это место, потому что он и так знал. Я постоянно говорила ему об этом. Но он игнорировал каждую мою просьбу. На протяжении тех восьми месяцев, которые я провела в том доме, отец медленно отбирал мою свободу и чуть не свел меня с ума изоляцией.

Он приказ мне поесть, и я подчинилась.

Кроме вилки и ложки у меня ничего не было. Он заметил, как я смотрю на столовые приборы, и снова улыбнулась, будто знал, что я собираюсь сделать. Но я ела, потому что глубоко внутри знала, что это последний день, последний шанс сбежать отсюда и мне нужны силы.

Люси Уинн: Мелани, вы хотите прерваться? Мы без проблем можем прерваться.

Мелани Лэнг: Все в порядке, но спасибо. В общем, мы сели, и отец опять начал говорить, как беспокоится обо мне. Я ела ровно столько, чтобы меня не тошнило, а затем отодвинула тарелку. Отец промолчал.

Я спросила его: «Что происходит? Что у тебя на уме? Я что здесь, до самой смерти буду?»

У отца покраснело лицо и на глаза навернулись слезы. Он ответил: «О, Мелли, я ничего не задумал. Впервые в жизни у меня нет какого-то плана. Я знаю только то, что до того, как я тебя сюда привез, дела у тебя шли плохо. Ты была очень нестабильна, и я боялся. Я так боялся, Мелли. Я не могу тебя потерять. Ты же теперь мать. Ты понимаешь, я ведь должен делать все, чтобы защитить тебя».

Я спросила, чего он боится. И отец ответил, что боится, как бы я не покончила с собой: «Я знаю, это не самое хорошее место. Но каждый раз, когда я думаю о том, чтобы выпустить тебя обратно в мир, я вспоминаю, как нелегко тебе жить в этом мире, сколько вреда он тебе наносит». Затем он добавил: «Ты моя дочь. Я должен делать все, чтобы защитить тебя».

По-моему, я тогда встала. Я пыталась пройтись, но мне мешали кандалы. «Как это меня защищает?»

Отец не ответил на вопрос и заговорил о своей сестре.

Она покончила с собой, когда была подростком. Несколько лет назад он уже рассказывал мне эту историю, так что я перебила его: «Я не твоя сестра. Я не собираюсь убивать себя».

Он лишь возразил: «Но ты пыталась. Ты позвонила мне тогда вечером, в феврале, и сказала, что собираешься покончить с собой».

Я заявила ему: «Папа, покажи мне доказательства, потому что, по-моему, я ничего такого не делала. Мне кажется, дело в бизнесе. Дело в деньгах. Мне кажется, ты узнал, что я собираюсь исключить Lange Hotes из состава инвесторов и начать вести бизнес самостоятельно, а без Lange Cosmetics ты и твои отели пойдут ко дну. Ты останешься ни с чем».

Он только сказал: «Я знаю, что ты планировала сделать. Но ты здесь не поэтому».

Мы оба замолчали, а затем он встал и начал приближаться ко мне. Я схватила вилку со стола и крикнула, что так или иначе меня здесь больше не будет.

Он начал умолять меня. «Мелани, мне плевать на деньги. Мне плевать на бизнес. Все, что я сделал, я сделал, чтобы защитить тебя. Ну не создана ты для славы! Я смотрел, как ты больше половины своей жизни провела в борьбе и страданиях. И не пытайся мне говорить, что каждая негативная статья в таблоидах не была для тебя словно пуля в сердце, потому что я наблюдал за тобой. Я чувствовал себя таким беспомощным. Это место – твое убежище. Никто здесь до тебя не доберется».

Я заплакала и напомнила ему о Себастьяне и Уильяме. Отец не имел ни малейшего представления о том, как меня убивает такая долгая разлука с ними: «Каждый проведенный здесь день был изощренной пыткой. Я должна увидеться с детьми. Мне плевать на славу. Она меня никогда не волновала. Я никогда не понимала, почему люди так зациклены на мне, но ты прав: я не любила негатив в свой адрес и на протяжении последних нескольких лет мне было тяжело справляться. Но эта тюрьма, как бы я ее ни ненавидела, открыла мне глаза. Ты должен меня отпустить».

Отец покачал головой: «Прости. Я не могу. Ты понятия не имеешь, какое на меня оказывается давление. Мелли, весь мир смотрит на меня. Ты даже не представляешь, каким испепеляющим будет взгляд общественности, если ты выйдешь отсюда».

Я запаниковала. Я предполагала, что в планах отца было держать меня взаперти до конца моих дней, но услышать, как он говорит это вслух… Кошмар. Отец подошел ближе, но я предупредила его, чтобы он отошел. Его лицо налилось красным цветом, ярко-красным, и он начал потеть. Я видела, как с его волос капал пот. Я пошла к нему, до белых костяшек сжав в руках вилку, и от этого усилия меня затрясло.

И затем… Словно мое тело больше мне не принадлежало. Словно я летела сверху и наблюдала за происходящим. Я почувствовала жар, как накопленная злость взрывается внутри меня. Я сделала шаг вперед, и теперь уже отступал отец, задев стол. Где-то секунду мы стоял, и я пристально смотрела ему в глаза. Его вгляд был полон жестокости и льда. Он настолько же решительно был настроен оставить меня здесь, как я – покинуть это место. Меня подхватила волна энергии, и я бросилась вперед с вилкой в вытянутой руке и попала ему в открытую часть шеи.

Отец неловко отступил и поднял левую руку, словно хотел проверить рану, хотя крови почти не было. Затем он упал на пол. У него были открыты глаза, но в них ничего не отражалось, и я поняла, что он умер.

Затем я развернулась и побежала, по крайней мере попыталась (ноги-то по-прежнему в кандалах). Я бежала прямиком к деревьям на границе сада. Я видела ворота и знала, что могу их перелезть. Все это время, я ждала, что чья-то рука меня схватит и затащит обратно, но никто не пришел. Я бежала и бежала, а когда наконец добралась до ворот, из-за кандалов и слабости мне было сложно на них забраться, но я все равно полезла. Я ни секунды не обращала внимания на занозы и царапины. Я лезла к своей цели.

Я упала на землю с другой стороны забора, где меня не ждало ничего, кроме утесов и моря. Я заплакала. Меня охватило чувство безнадежности, потому что я не сомневалась, что