– Поворачиваемся налево! – наконец прокричал Эдуард. – Полк Йорка! Капитаны! Поворачиваем на месте налево! Тихим шагом!

Этот маневр трудно было бы осуществить даже на параде. Но пытаться развернуть сражающийся полк в три тысячи человек было столь сложной задачей, что король даже прокусил губу и не сразу заметил, что рот его полон его собственной крови. Он уступал Уорику в численности с самого начала. А теперь его левое крыло отступало и отступало, люди Оксфорда торжествовали, а Гастингс пятился.

К третьей шеренге, посреди которой Эдуард сидел на своем коне, начали прибегать гонцы. Задыхаясь, надрывая голоса и поводя в воздухе руками, они пытались объяснить королю, что именно видели.

Осадив коня, он огляделся по сторонам и наконец все понял.

В темноте его люди и люди Уорика заняли позиции так, что дальние края обоих флангов охватывали край противника, не имея никого перед собой. В обычный день они перестроились бы во время атаки, но сейчас туман сделал перестроение невозможным. В результате правые крылья обоих войск окружили противника, и битва превратилась в огромный жернов: фланги медленно поворачиваясь друг вокруг друга, и обе армии перетирали плоть и кости в кровавую кашу.

Как-то использовать это движение было уже слишком поздно. Эдуард увидел, как рухнуло его левое крыло и солдаты Оксфорда, те самые, что бежали от него считаные дни назад, с воем хлынули вперед стаей погнавших оленя волков, охваченные самозабвенной и полной ярости жаждой убийства. Не бывает свободы более ужасной и истощающей душу. Этот смешанный с ужасом восторг был прекрасно знаком Эдуарду, и по телу его побежали мурашки. Пред ним кружил великий людской водоворот, истинный потоп, вздымающий и опадающий, не ведая памяти и отваги. Король изверг из своей глотки новые приказы ближайшим капитанам, однако те уже не могли ничего сделать, и все его две или три тысячи развернулись в обратную сторону и, как зайцы, помчались назад. За ними погналась конница Оксфорда, примерно сорок или около того рыцарей, вооруженных длинными мечами, вздымавшимися и рушившимися на очередную жертву. Начиналась кровавая бойня, слишком памятная Эдуарду по Таутону. Он не мог смириться с этим и поэтому отправил на левый фланг копейщиков, а сам отправился на помощь своему брату Ричарду.

Левый фланг был разбит, и теперь его ждала судьба быть изрубленным в мелкое крошево. С этим ничего нельзя было поделать, и Эдуарду не оставалось ничего другого, кроме как наступать под покровом тумана.

– Давай, руби! – заорал он голосом, подобным пушечному выстрелу. – Они бегут! Налегай! – Слова эти были безумной ложью, однако те, кто видел Йорка, рубили сильнее… до изнеможения. Они ворвались в прорубленную брешь. Правое крыло Ричарда Глостера по-прежнему наступало, сохраняя порядок; трудно было даже просто уследить за ними взглядом.

Люди Эксетера не отступали под натиском с фронта и фланга, их просто вырубали ряд за рядом. Кошмарное зрелище, злое и утомительное… На глазах Ричарда пал и сам Эксетер – его знамена дрогнули, воодушевив этим людей короля, погнавших колесо дальше. Туман превращал сражение в хаос, и бойцам оставалось только обращать железо и древки против врагов, видеть, как те падают, и переступать через павших, предварительно позаботившись о том, чтобы те никогда не смогли подняться.

Джон де Вер, граф Оксфорд, считал себя опытным человекоубийцей и с холодной гордостью наблюдал за тем, как его люди опрокинули и раздавили все левое крыло армии Йорка. Туман позволял ему видеть только приятное для себя: враг отступает, люди его победоносны и истребляют всех, кто пытается противостоять им. Он пустил шагом коня по залитой кровью земле… Казалось, что порозовел даже туман над нею. Когда войско Йорка дрогнуло и побежало, он по-волчьи взвыл, прикрывая ладонью рот и подражая крику собирающего стаю серого зверя, и дал шпоры коню. Старинный охотничий сигнал был знаком людям из его личных поместий, и они с дикой радостью повторяли его, стараясь воспользоваться своим преимуществом.

Солдаты Йорка, которыми командовал лорд Гастингс, утратили волю к сопротивлению и обратились в бегство, подставив спины врагам. Преследователи испустили хищный вопль, вселивший еще больший страх в бегущих. Они больше не были равными… Они превратились в охотников и добычу. Люди Оксфорда наступали, размахивая насаженным на длинные рукояти железом, словно вышедшие на зрелое поле косари.

Разделяя общее движение, Оксфорд скакал вперед посреди своих хохочущих и воющих бойцов, втыкая свой длинный меч в шеи разбегавшихся от него солдат Йорка. Он привык убивать подобным образом вепрей и наслаждался этим процессом. Солдаты пытались увернуться и поднимали вверх руки, предоставляя ему редкую возможность проверить свое мастерство. Они валились от его колющих ударов… А он сопровождал свои успехи победными воплями после отличных уколов, чисто приканчивавших противников, и хмурясь только в тех случаях, когда удар оказывался режущим и его меч по-мясницки рассекал плоть. Недобитых, не представляющих собой спортивного интереса, он оставлял остальным.

Оксфорд настолько увлекся технической стороной дела, что даже не заметил, насколько далеко осталось за его спиной поле боя. Он вгляделся в серую пелену, только когда копыта его коня загрохотали по уличной мостовой, и прошипел проклятие себе под нос. Оказалось, что он загнал бегущих солдат Гастингса на самую окраину Барнета, городка, представляющего собой подлинный лабиринт улочек, проулков и переулков, обшарить которые не легче, чем выковырять булавкой из раковины улитку.

Граф слышал вокруг себя топот металлических башмаков по камням, пыхтение сошедшихся в невидимой схватке. Отличить врага от друга в такой обстановке было полностью невозможно, и ему вдруг представилось, что он со всех сторон окружен готовыми сразить его противниками, отчего по коже его продрал холодок. Мысль о том, чтобы оставить недобитых врагов за спиной, совершенно не нравилась ему, однако они и в самом деле бежали, а кроме того, половина их погибла в ходе преследования – в этом Оксфорд был уверен. Граф поджал губы и вытер какой-то подвернувшейся под руку тряпкой клинок. К его досаде, рука нащупала под тканью щербины и заусенцы, пожалуй, слишком глубокие для того, чтобы их можно было заполировать. Он выругался, а потом крикнул свой приказ, обращаясь скорее к окружавшему его туману:

– Строимся! Оксфордцы! Строимся в порядке вокруг меня! Капитаны и сержанты, собирайте людей! Оксфордцы!

Вокруг него послышались отклики: его люди останавливались, тяжело дыша после боя. Многие, забрызганные кровью, озирались по сторонам одичалыми глазами, потрясенные тем, что только что пережили; другие ухмылялись и пересмеивались, радуясь тому, что убивали и остались живы.

Строй восстанавливался медленно; уже угрюмо поглядывая по сторонам, солдаты понимали, что им предстоит возвращение в гущу опасности. Пара злых голосов порекомендовала Оксфорду отправляться в дальнюю даль, после чего разъяренные капитаны и сержанты принялись объезжать неровные ряды, угрожая немедленно размозжить голову всякого, кто посмеет нанести оскорбление своему господину. Граф Оксфорд являлся лендлордом почти всех своих офицеров, что подразумевало их безоговорочную поддержку. Но в любом случае эти поседевшие в походах мужи не имели времени на розыски грубиянов, посмевших нанести оскорбление лорду под покровом тумана и из середины толпы.