— Вашего отца?

— Томаш Вулф был моим отцом.

В глазах полковника промелькнуло понимание.

— Так ты — оборотень?!

— Нет, — и это было чистейшей правдой. — Оборотни и чудовища живут среди людей.

— Наверное… ты жалеешь, что не убил меня тогда…

Мы находились не на светском рауте, и мне ни к чему было врать.

— Жалею.

— Но почему же не убил?

Я пожал плечами.

— Я был болен. Сил не хватило.

— Ты… убьешь меня… теперь?

— Я убиваю быстро.

— И на том спасибо.

Он не понял меня. Я всего лишь пытался объяснить, что если бы хотел убить его, то убил бы сразу.

— Томаш Вулф поступал иначе, — добавил он через несколько секунд. Я замер. Человек еще немного помолчал, а потом заговорил, и говорил долго, сознавая, что пока он говорит, он дышит.

Я узнал то, о чем раньше только догадывался. То, что, наверное, было написано в дневнике Тома Вулфа. То, что он уничтожил, прежде чем уйти в огонь.

Я узнал, что отец любил человеческую кровь. И еще… о том, что он… убивал долго. Мама, боже, как же ты жила!.. Ведь ты все видела… Или нет? Или — не хотела видеть?

— …И всегда рядом с телом…

— … Клочок волчьей шерсти… чтобы мы знали, чьих рук это дело…

И еще я узнал о том, что такое одержимость. Человеческая одержимость. Одержимость охотника. Когда одна-единственная мысль захватывает сознание, подчиняя его себе, своим желаниям и потребностям, когда семья становится бременем, и забываешь об обязательствах, данных кому-то, и все остальное, кроме запаха затравленного зверя, уже не имеет значения… Знакомое чувство…

— … А потом внезапно останавливаешься. Я — один… жена умерла, сын отказался от меня… я — один, и я привык к этому…

Они охотятся на нас, волков. Мы охотимся на них, на людей. Я охочусь на людей. Я так же одержим. И так же одинок. Каждый из нас одинок. И иначе не бывает.

И еще… еще я узнал о том, как погиб отец…

— Он позвонил мне домой… он не оставил мне выбора… Все оказалось неправдоподобно просто… уж не знаю, почему, но он попался на мою нехитрую приманку… Я видел его только один раз, до начала процесса… Кто же знал, что мы не довезем его до суда?

Костер.

— Костер… Это не мы. Суд Линча. Знаешь, что это такое?

Моя мать учила меня человеческой истории.

— Машину, в которой перевозили оборотня, остановили в трех кварталах от тюрьмы. Мы не смогли отбить его у толпы. Да, наверное, не очень-то и хотели. В самом деле, не стрелять же в людей, мечтающих восстановить справедливость?..

В самом деле…

Да, я узнал… Я бы предпочел умереть в неведении, но, к сожалению, мне не грозили ни неведение, ни смерть.

— Теперь ты убьешь меня?

Его голос был почти спокоен, хотя я слышал, как растягиваются жилы на руках в бессмысленном стремлении человека разорвать веревку. Страх… Мои пальцы непроизвольно начали трансформироваться. Страх перед неизвестным, перед пауками и желтым волчьим взглядом. Думаю, мой отец не доставил им удовольствия посмотреть, как мы меняем форму.

— Да?

Я не мог убить его. Я ненавидел каждое его слово, но не мог убить его. Нельзя забирать обратно то, что сам когда-то подарил. А я однажды подарил ему жизнь. Кто бы мог тогда предположить?.. Вот дьявол!

Проснулся Клык. Он подсказал мне решение. Что ж, путь будет так.

Усилием воли я возвратил себе прежнюю форму. Мышцы ныли от пережитых перемен. Приблизился к человеку. В его глазах явственно читался ужас. Я облизнулся, тряхнул головой. Нет, убивать нельзя.

— Да?

— Вы это уже спрашивали.

Я провел руками вдоль чужого лица, забирая свет. Человек дернулся в испуге и тут же вскрикнул — тонкие иглы ошейника мгновенно впились в шею.

Клык вспыхнул ярко и погас. Кожей я чувствовал его тепло. Когда все закончится, Клык снова станет холодным.

Потом я подошел к двери, повернул ключ в замке.

— Я не убью вас, полковник. Говорят, иногда жизнь становится страшнее смерти. Я хочу посмотреть, правда ли это.

Я ушел. Ушел быстро, боясь поддаться соблазну крови.

Бэмби повесил трубку телефона, тяжело опустился на стул.

— Это из больницы… Мой отец ослеп, Ной, — сказал он хрипло и жалобно.

Я знал. Прошло два дня, и сегодня утром Клык стал холодным.

— Ты расстроен? — спросил я.

— Н-незнаю… наверное… да…

Он был расстроен.

Как я мог объяснить ему, что всего лишь хотел спасти его жизнь?

— Подожди, возможно, это временно… — сказал я, зная, что это — навсегда. — Что тебе сказал врач?

— Что я должен… должен приехать… приехать забрать отца… Он сам просил… Там Анна, мамина сестра… Может, не надо ехать?.. Мне ехать, Ной?

— Ехать, Бэмби.

Я сказал ему то, что он хотел услышать.

Врачи так и не смогли выявить причину внезапной слепоты Артура Чернышева. «Как будто батарейки сели…» А ведь так оно и было.

— Артур Чернышев? Ной! Он же… он… ты что, не знаешь!?

Это кричала Лиза. Оказывается, были на земле еще люди, которые узнавали о родственных связях моего друга позже меня. Это немного утешало.

— Почему ты не сказал?! Ты что, не знаешь…

Бэмби уехал в больницу к отцу. А я имел неосторожность все рассказать Лизе.

— Знаю, — оборвал я ее, размышляя, стоит ли жизнь человека моих усилий.

— Но…

— Во-первых, прекрати орать, Лиза! А во-вторых, каким образом это касается тебя?!

Она немного сбавила тон, но не настолько, чтобы я почувствовал существенную разницу.

— Самым прямым! — Да?

— Да! Как я могу встречаться с его сыном? Меньшее, что сделают со мной, когда узнают, это просто запрут в доме! Или выгонят из племени! Или убьют Бэмби!

— Твой отец все знает, — заметил я спокойно. — И пока я что-то не вижу, чтобы тебя запирали в доме или выгоняли из него.

— Что?!

— Собственно говоря, именно Эдвард с Яном донесли до моего сведения подробности биографии Бэмби. Когда я пришел в поселок, я не знал, что Артур Чернышев — его отец.

— О-ой…

Я уперся рукой в стену за ее спиной.

— Скажи мне, сестренка, этот человек… он нужен тебе? Или это так, развлечение?

Лиза внезапно всхлипнула. Я растерялся. Ей было двенадцать, когда я последний раз видел ее плачущей. Мы вместе играли, Лиза упала с дерева и сломала лодыжку. Я нес ее домой и очень боялся, что она не перестанет плакать никогда. Впрочем, может, она и плакала потом. Откуда мне знать? Мы не виделись четыре года.