Я задумался. Рассчитывал. И сделал ровно тот ход, на который рассчитывал мой соперник. Я просунул между прутьями левую руку. Там было так узко, что задрались рукава и пиджака, и рубашки, открывая голую уязвимую кожу. Моя жертва собаке, среагировавшей быстро и беззвучно. Она ощерилась; я увидел, как в мое предплечье впиваются зубы. Боль накатила, лишь когда сомкнулись челюсти. Я просунул внутрь правую руку, но, когда ладонь потянулась за ключом на ошейнике, собака дернула мою левую руку к полу, уворачиваясь от моей свободной руки.

Неправда, что одни собаки намертво сжимают челюсти, а другие кусают сильнее. А третьи умнее. Ротвейлеры набирают высокие баллы и по силе укуса, и по коэффициенту интеллекта. Настолько высокие, что я выбрал именно ротвейлера, когда поспорил с двумя студентами-психологами, что смогу заставить животное выполнять простые команды — например, кивнуть несколько раз — под гипнозом. Правда, единственное, чего мне удалось добиться, — чтобы он неподвижно сидел, а умение с помощью простых техник заставить животных, от собак и цыплят до свиней и крокодилов, замереть в глубоком с виду трансе далеко не ново. Заслугу за кататоническое состояние можно лишь отчасти приписать гипнотизеру — в той же степени оно объясняется инстинктом, свойственным добыче: притворись мертвым, если не получается убежать. Задача — сыграть на отвращении хищника к уже мертвой и потенциально больной добыче. Но мой фокус, очевидно, поразил двоих моих новых друзей, которые сочли, что я выиграл пари. Я получил деньги и незаслуженную славу великого гипнотизера животных. В тот период жизни я не мог отказаться ни от того, ни от другого.

Просунув правую руку между прутьями, я дотянулся до собаки и осторожно положил ладонь ей на лоб. Спокойно и плавно погладил, тихо разговаривая с ней. Собака посмотрела на меня, не ослабляя хватки. Не знаю, что она чувствовала. Гипнотизер не становится мудрецом в силу своего ремесла — он просто знает техники; среднестатистический шахматист, не особо вникая, в дебюте делает ходы, которые, как он читал, считаются удачными. Но разумеется, есть разница между хорошим и не столь хорошим гипнотизером — а я все-таки хороший, может, даже один из лучших. Даже у людей гипноз играет в чехарду с медленными когнитивными процессами, поэтому он и действует поразительно быстро и поэтому человеком, ждущим на пешеходном переходе, можно управлять, если он посмотрит на светофор в течение нескольких секунд и увидит там то, что запустит реакцию, заложенную заранее.

Я увидел, как у собаки приподнялись веки, и почувствовал, как расслабляется хватка. Говоря все так же тихо, я продвинул правую руку к ошейнику, отцепил ключ и понес его к себе. В ту же секунду я почувствовал, как ослабла хватка мальчика и его тело соскользнуло по моей спине вниз. Я завел руку за спину, нащупал маленькое мальчишечье тельце и схватил его за пояс брюк, не дав упасть. Я держал его, но понимал, что долго так не протяну.

Мне удалось просунуть большой палец в широкое кольцо, на котором висел ключ, а теперь надо было снять его и вставить в замок на кованой решетке. Одной рукой этого не сделаешь. Хватка челюстей ослабевала. Я осторожно потянул руку к себе, но почувствовал, что тащу собачью голову. Зубы хищника загнуты внутрь, подумал я; логично — чтобы добычу не упустить. Поэтому я протолкнул руку чуть внутрь, прежде чем приподнять, — и на этот раз я ее высвободил. По моему предплечью на ладонь стекала кровь — я чуть не соскользнул, когда обхватил прутья решетки мизинцем и безымянным пальцем.

— Продержись еще десять секунд, — громко сказал я. — Считай вслух.

Мальчишка не ответил, но снова обхватил меня за шею. Я отпустил его и с помощью оставшихся трех пальцев и правой руки вставил ключ в замок. Повернул. Замок открылся. Я оттолкнул в сторону одну половину решетки, чтобы мальчик смог спуститься с моей спины и пролезть в окно.

С улицы послышались аплодисменты и крики «браво!». Я оказался в квартире. Собака сидела неподвижно, уставясь перед собой или погрузившись в себя — откуда мне знать? Я профессиональные журналы больше не читаю, но как-то видел список животных, которые, по мнению ученых, имеют ощущение собственного «я». Собаки к ним не относятся.

Дверь имела матовую металлическую поверхность; как и в соседней квартире, ручка у нее отсутствовала. На всякий случай я слегка пнул ее, только чтобы убедиться, что она заперта, а затем снял со стены пожарный топор, висящий на двух крюках. Взвесив топор в руке, я посмотрел на дверь.

Кровь из моей руки шумно капала на деревянный пол. Я услышал другой звук — рычание — и обернулся к окну. Мальчишка стоял у собаки прямо перед носом — и похлопывал ее! Я увидел, как под гладкой темной шкурой пса напряглись мышцы, как поднялись уши. Никакого транса. Низкое рычание.

— Отойди! — крикнул я, зная, что уже поздно.

Мальчишка успел сделать полшага назад, прежде чем его лицо окрасила кровь. Он рухнул на колени, взгляд выражал потрясение. Лезвие топора вошло в пол прямо перед мальчишкой, а между ним и лезвием лежала отрубленная собачья голова, ощерившая клыки. Из шеи искалеченной собачьей туши сердце выкачало две последние порции крови.

Пару секунд я просто стоял. И лишь тогда впервые отметил, что до сих пор с губ мальчишки не сорвалось ни слова. Я встал перед ним на колени. Снял с себя пальто и вытер им кровь с его лица, положил руку ему на плечо и поймал его взгляд, прежде чем показать жестами:

— Ты немой, да?

Он не ответил.

— Ты немой? — повторил я громко и четко.

Мальчик кивнул.

— У меня сын был, тоже немой, — сказал я. — Он на языке жестов разговаривал, поэтому я его понимаю. Язык жестов знаешь?

Мальчик помотал головой. Открыл рот и показал в глотку. Затем показал на лезвие топора.

— О господи, — произнес я.

Зазвонил телефон. Я вытащил его из кармана пиджака. Звонили по FaceTime, номер неизвестен, но я догадывался, кто это. Я принял вызов, и на экране появилось лицо. Оно напоминало маску Гая Фокса — маску, которую когда-то во всем мире надевали идеалисты-бунтовщики, выступающие против действующей власти, против национального государства. Тонкие усы, бородка клинышком и неизменная ироничная ухмылка, из-за которой щурились глаза, — Джо Греко слегка смахивал на свинью.

— Поздравляю, — сказал Греко. — Вижу, вы добрались до камеры пыток.

— Здесь, по крайней мере, пожара нет.

— А, когда увидите, что у меня для вас есть, вы пожалеете, что в пожаре не погибли.

— Зачем ты это делаешь, Греко?

— Потому что картель Абу-Даби заплатит мне два миллиона. Тебе надо бы гордиться — рекордная цена за водителя.

Я сглотнул. Наличие репутации водителя высшего класса влечет за собой и рост, и снижение риска. Рост — потому что растет цена за твою голову. Снижение — потому что другие водители не хотят браться за заказы, зная: велик шанс угодить в могилу. Я полагался на то, что благодаря второму у меня есть защита.

— Я мог бы еще выше задрать цену, — сказал Греко, — если бы они пришли ко мне.