«Жалость, снисхождение?!» — проревел Глаэдр. Казалось, он с трудом выталкивает из себя каждое слово, и каждое его слово звучало, как приговор судьбы. И Эрагон чувствовал, что где-то в глубинах души дракона зарождается нечто ужасное, и, если дать этому ужасному зародышу созреть, это может стать причиной множества печалей и сожалений.

И тут заговорила Сапфира. Ее мысли легко, точно вошедший в воду нож, пресекли бушующие страсти Глаэдра.

«Учитель, — сказала она, — я все это время тревожилась о тебе. Приятно узнать, что ты снова крепок и здоров душою. Никто из нас не может сравниться с тобой в мудрости и могуществе, и поверь: нам очень нужна твоя помощь. Без тебя мы не можем даже надеяться на победу над Гальбаториксом и Империей».

Глаэдр что-то грозно прогрохотал, но не стал прерывать Сапфиру презрительными замечаниями или оскорблениями, не отказался ее слушать. Похоже, ее лесть доставляла ему удовольствие, хотя и весьма незначительное. В конце концов, решил Эрагон, если драконы на что-то и могут клюнуть, так точно на лесть, и кто-кто, а Сапфира это знает отлично.

Не умолкая и не давая Глаэдру времени на ответ, Сапфира продолжала:

«Поскольку ты больше уже не можешь пользоваться своими крыльями, позволь мне предложить тебе свои — в замену. Воздух спокоен, небо чисто, и было бы так приятно полетать высоко над землею, выше, чем осмеливаются летать даже орлы. После столь долгого заключения внутри Элдунари ты должен постараться оставить в прошлом все тяжкие размышления и снова ощутить, как прекрасно парить в восходящих потоках воздуха».

Черная буря в душе Глаэдра немного утихла, но все еще была достаточно мощной и грозной, готовой в любую минуту вскипеть с новой силой.

«Это… было бы приятно».

«В таком случае мы полетим вместе. Но вот еще что, учитель…»

«Да, я слушаю тебя, малышка».

«Сперва мне нужно кое о чем тебя спросить».

«Ну, так спрашивай».

«Ты поможешь Эрагону овладеть истинным мастерством фехтования? И можешь ли ты ему в этом помочь? Он не так хорошо владеет мечом, как ему следовало бы, а я вовсе не хочу потерять своего Всадника».

Все это время Сапфира говорила с большим достоинством, однако была в ее голосе и некая молящая нотка, и, слушая ее, Эрагон чувствовал в горле колючий комок.

Грозовые тучи в душе Глаэдра развеялись сами собой, и там осталось лишь бескрайнее серое и пустое пространство, показавшееся Эрагону невыразимо печальным. По краю этого пространства — памяти дракона — двигались странные, едва различимые фигуры, похожие на сгорбленные старинные памятники, и Эрагон чувствовал, что ему совсем не хотелось бы встретиться с этими «памятниками».

«Хорошо, — сказал наконец Глаэдр, — я сделаю для твоего Всадника, Сапфира, все, что в моих силах. Но после того, как с уроками фехтования будет покончено, он должен позволить мне учить его тому, что я считаю нужным».

«Договорились», — тут же ответила Сапфира, и Эрагон заметил, что Арья и остальные эльфы вздохнули с облегчением; похоже, не только он, но и они все это время от волнения задерживали дыхание.

Эрагону на время пришлось прервать мысленную связь с Глаэдром, потому что к нему настойчиво обращалась Трианна и еще несколько заклинателей, примкнувших к варденам, и все они спрашивали: что это было такое? Отчего их души и мысли терзало и рвало в клочья нечто непонятное? Отчего все люди и животные в лагере ведут себя как пришибленные? Собственно, от лица всех говорила одна Трианна:

«Ответь, Губитель Шейдов, на нас готовит атаку Торн или Шрюкн? Что это было такое?»

Трианна была в такой панике, что это подействовало и на Эрагона: ему вдруг тоже захотелось бросить на землю свой щит и меч и где-нибудь спрятаться.

«Нет никакой атаки, все хорошо, — попытался он успокоить Трианну. Существование Глаэдра было тайной для большей части варденов, включая Трианну и подчинявшихся ей заклинателей, и Эрагону очень хотелось эту тайну сохранить, чтобы ни словечка о золотистом драконе не достигло ушей шпионов Гальбаторикса. Однако лгать, пребывая в контакте с чужим разумом, было чрезвычайно сложно. Практически невозможно не думать о том, что ты как раз и хочешь скрыть от своего мысленного собеседника. Эрагон постарался как можно быстрее завершить этот разговор, объяснив случившееся так: — Просто я под руководством эльфов практиковался в магии, но вышло не слишком удачно. Я потом тебе объясню, но уверяю тебя: беспокоиться совершенно не о чем».

Он не сомневался, что Трианне его слов было не достаточно, и вряд ли ему удалось убедить заклинателей, что все в порядке. Однако они не посмели требовать от него более подробных объяснений и, попрощавшись, прервали с ним мысленную связь.

Арья, должно быть, заметила, как изменилось выражение его лица, потому что сразу подошла к нему и тихо спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, все нормально, — так же тихо ответил Эрагон и кивнул в сторону воинов, подбиравших с земли брошенное оружие. — Мне просто потом придется ответить им на некоторые вопросы.

— Ах так? Но ты не сказал им…

— Конечно нет!

«Вернемся к прерванному разговору!» — прогрохотал у обоих в ушах голос Глаэдра. Эрагон и Арья тут же разошлись в разные стороны и вновь включились в мысленную дискуссию с золотистым драконом.

Понимая, что, возможно, совершает ошибку, но все же не в силах сдержаться, Эрагон спросил:

«Учитель, ты действительно можешь научить меня тому, что мне знать необходимо, еще до того, как мы достигнем Урубаена? Ведь у нас так мало времени, и я…»

«Я могу начать прямо сейчас, если ты внимательно будешь меня слушать, — сказал Глаэдр. — Внимательно, гораздо внимательнее, чем прежде. И беспрекословно мне подчиняться».

«Я готов и слушаю тебя, учитель».

И все же Эрагон не мог не задаваться вопросом, что в действительности дракон знает об искусстве фехтования. Глаэдр мог, конечно, многое узнать от Оромиса, как и Сапфира многое узнавала от него, Эрагона, но, несмотря на разделенный с Оромисом опыт, сам-то Глаэдр, естественно, мечом никогда не владел — да и как он мог? Эрагону казалось, что, если Глаэдр станет учить его парировать удары, это будет примерно то же самое, как если бы он, Эрагон, учил дракона парить в восходящих потоках воздуха над щекою горы. Эрагон мог бы объяснить это умение, но, разумеется, не так хорошо, как Сапфира, ибо его знания были вторичны, и тут не могло помочь никакое абстрактное умение осмысливать чужой опыт. Должно быть, какая-то часть этих сомнений просочилась сквозь поставленные Эрагоном мысленные барьеры, и Глаэдр, услышав их, насмешливо фыркнул — точнее, изобразил это мысленно, ведь навыки, приобретенные телом, забыть невозможно.

«Любой бой ведется по одним и тем же правилам, Эрагон, — сказал он, — и все достойные воины в чем-то похожи друг на друга. Преодолев определенный предел в восприятии, тебе уже не важно, чем ты сражаешься — мечом, когтями, клыками или хвостом. Это правда, ты, Всадник, должен отлично владеть привычным тебе оружием, однако любой, имея время и желание, тоже может достигнуть в этом истинного мастерства. Для этого просто требуется воображение и умение мыслить, а как раз этими качествами и обладают все лучшие воины, даже если с виду они и представляются тебе совершенно не похожими друг на друга. — Глаэдр немного помолчал, потом вдруг спросил: — Ты помнишь, что я сказал тебе однажды?»