Турецкая вылазка сюрпризом не стала, ее ждали, готовились к «теплой» встрече. Эта часть казацкого войска была перенасыщена скорострельным (по меркам семнадцатого века) огнестрелом. Не только револьверами, но и капсюльными винтовками, револьверными ружьями, трехфунтовыми кулевринами, мини-мортирами. Значительная часть сечевиков располагалась цепью, чуть в отдалении от табора, на ночь и ждала возможной вылазки вне его укреплений. Но темнота исключала возможность точной стрельбы вдаль, а в схватке накоротке малочисленные, по сравнению с гарнизоном, казаки были обречены. Каймакам чувствовал подвох, но не имелось у него больше времени.

Выждав, когда большая часть участников вылазки отойдет от ворот, караульные начали пускать осветительные ракеты. Нельзя сказать, что ночь превратилась в день, однако для умелых стрелков на фоне светлых стамбульских стен турки стали легкой мишенью. При этом казаки в сферу освещения не попали, ответный огонь ослепляемым осветительными ракетами янычарам приходилось вести по вспышкам вражеских выстрелов. Да и растерялись они немного, не смогли сразу найти правильный ответ на примененную врагами новинку, а в бою каждая секунда часто дороже золота.

Разумнее всего в таких обстоятельствах было повернуть назад, но Ахмед-паша, лично возглавивший вылазку, предпочел гибель на поле боя смерти от чумы или голода. Почти все вышедшие с ним в поле были в этом с ним солидарны. Непрерывно поражаемые снарядами, картечью и пулями, гиреевские воины дошли почти до слабых укреплений табора, но… почти не считается. Как раз в момент их приближения к табору при крайней затрудненности для сечевиков по выцеливанию из-за дыма (со стороны табор походил на проснувшийся вулкан, скрытый облаком исторгнутого дыма, в котором непрерывно сверкают вспышки) в дело вступили казацкие каторги. Для них наступавшие были как на ладони в свете осветительных ракет. Этот воистину убийственный огонь сломал дух атаковавших, без того проявивших невиданную стойкость, любая из европейских армий не выдержала бы и трети таких потерь.

Устелив своими телами весь пройденный путь, турки не выдержали этого избиения и обратились в бегство. К их чести, надо отметить, что бежала существенно меньшая часть участников вылазки, прочие остались на поле боя. А «мертвые сраму не имут».

Снимая дорогую одежду с янычарского аги, один из казаков обнаружил у трупа язвы под мышками. Подсветив себе зажигалкой – а не всем это по карману, состоятельный был человек, – понял, что это следы заболевания чумой, видел такое раньше. Закричал о находке. Начавшуюся было панику наказной атаман войска прекратил. Не приближавшихся к туркам казаков отвел подальше, а имевших несчастье выйти для сбора трофеев разделил на сотни и приказал стать вдоль стен небольшими, на сотню, таборами.

Аркадий в прояснении подробностей сражения почти не участвовал, даже слушал этот разговор невнимательно. Не то чтобы его не интересовало, как удалось отбить ночной штурм многократно превосходящих сил противника, нет, вообще-то интересовало. Но в данный момент генеральному лекарю было не до того.

«Чертовы древние греки, навыдумывали разной хрени, а сдуру ее читавшим потом эта самая хрень мерещится. Вот полное ощущение, что у меня над головой висит тяжеленная, остро наточенная железяка. На тонюсенькой, хлипкой ниточке висит, которая вот-вот оборвется. А черепушка-то у меня небронированная. Главное же, что смертельная опасность подвисла не только надо мной, над всей страной. Если эпидемия покатится все сминающим катком на север, то худо придется не только болгарам, румынам и венграм, до нас тогда она тоже наверняка докатится. Тетрациклина у нас нет и не будет, выделить что-то путное из плесени не удалось, неизвестно, удастся ли в будущем, не говоря о том, что до получения эффективного лекарства в современных условиях даже из найденного сырья… десятки лет как минимум. Сначала холодильники придется изобретать с электромоторами, а я в электричестве разбираюсь, как кот в астрономии».

Попаданец с ненавистью посмотрел на противоположенный берег пролива. На площади более квадратного километра скопилось немалое количество войск сразу из трех государств, друг к другу относившихся как минимум недоброжелательно, тысячи арб с награбленным добром, десятки тысяч голов скота и, главное, тысячи пленников. Огромный лагерь, точнее, кучу маленьких лагерей отдельных отрядов балканских господарей, вместе они уживались плохо, с регулярными кровавыми разборками, которые с большим трудом тушила – не бесплатно – вторая часть казацкого войска. Эпидемическая опасность в этом сборище вызывала серьезную тревогу.

«Вот дьявольщина! Какой хорошей казалась идея весной: натравить на запад Анатолии отряды балканских государей, раз уж сами обезлюдить, лишить подвоза продовольствия Стамбул не можем из-за проклятых шведов. Если бы не эти грабители, проблему с чумным городом решить было просто. Построить им несколько наплавных мостов и дать возможность бежать в Малую Азию, чего проще? Сами бы из города они ушли, все равно там, кроме соседей, им уже жрать нечего, разве что крысы сохранились по щелям-подвалам из “съедобного”. А так… еще месяца полтора, если не два с половиной будут тащиться банды грабителей через мосты – на кораблях и лодках перевезти награбленное нереально. Уговаривать их бросить все “нажитое тяжелым трудом”? Несмешно, часть наверняка и под дулом пистоля не бросит, в драку полезет. Перенацелить на Дарданеллы? Там вроде бы тоже наплавной мост построить можно. Но как известить разбредшихся по огромной территории людей? До появления радио ведь тоже не одно десятилетие, в лучшем случае. Погнать к Дарданеллам турок? Они-то пойдут, хотя дойдут наверняка не все, многие от слабости и болезней, не обязательно чумы, сгинут. Но, перейдя на азиатский берег, вскоре обязательно столкнутся с балканскими отрядами шарящимися там, со всеми вытекающими последствиями. Представить, что волохи или молдаване не похватают их в плен, – слишком богатое воображение надо иметь. Радостно потащат на родину чуму в придачу к дополнительным рабам. То, что сами передохнут почти наверняка, не утешает ни капельки. Задержать стамбульцев в стенах города также невозможно, для этого сотня тысяч людей нужна. Что делать?!! Черт бы побрал и Чернышевского, ибо решать нужно сейчас, потом поздно будет».

Метнув еще одну виртуальную молнию в скопище людей, скота и перевозимого ими имущества, Аркадий перевел взгляд на поле боя, густо покрытое человеческими телами, некоторые – немногие – из них еще подавали признаки жизни: шевелились, дергались, пытались передвигаться. Одного такого недопокойника, сумевшего встать и попытавшегося подойти к покинутому казацкому табору, на его глазах пристрелил сечевик, видимо, поставленный предотвращать возможность лишних контактов с потенциальными разносчиками чумы. О моральности оставления поверженных, неспособных продолжать сопротивление врагов здесь никто не задумывался. Хоть казаки числили себя истинно православными воинами, заветы Христа они исполняли очень выборочно.

Попаданец попытался принюхаться к запахам оттуда, но ничего, кроме вони от одежды Богуна и Срачкороба, не унюхал.

«Будем надеяться, что и вошки с турок почуют именно эту вонь, а не запах новых жертв. Кстати! Каким это, интересно, образом Иван мог вынюхивать поле боя, если ветер был при этом боковым, не дул на нас? В таких условиях и натуральному волку чего-то вынюхать проблемно. Ох, что-то тут нечисто, как и все связанное с характерниками. С другой стороны, зачем ему передо мной спектакль разыгрывать? Это совершенно не в его духе».