Лакшмнан начал в доме-курятнике скрежетать зубами. Он уже строил большие планы на приданое невесты, а мама все портила. В своем воспаленном воображении он уже удвоил и утроил это приданое за игровым столом, потому что давно вынашивал в себе мысль о том, что, если он сядет играть, имея достаточно денег, удача должна повернуться к нему лицом.

Гости вежливо распрощались.

В машине Лакшмнан вдруг заявил:.

— Я хочу эту девушку.

— Но ты же всегда хотел жениться на красивой работящей девушке, — с удивлением сказала мама.

— Нет, мне нравится эта девушка, — настаивал он.

— Как хочешь, — ответила мама, клокоча от холодной ярости. Отец молча смотрел в окно. Ему нравилось смотреть на целые мили каучуковых деревьев вдоль дороги. Это успокаивало его и позволяло легче переносить волны агрессии, исходившей от жены и старшего сына.

В эту ночь моему брату Севенесу приснился сон. Он сидел на полосе бесплодной, простиравшейся на многие мили вокруг, насколько хватало глаз, сухой рыжей земли. Вдалеке в облаке красной пыли к нему катилась повозка, запряженная буйволом. На шее у буйвола висел мягко позванивающий колокольчик. Мой брат раньше уже слышал этот звук. Погонщик с длинной седой бородой проговорил: «Скажи ему, что деньги будут потеряны, как только он сядет за стол». В повозке позади него стоял длинный черный гроб. От сильного порыва ветра колокольчик зазвенел. Да, Севенес уже слышал этот звук раньше. «Взгляни, — сказал старик, указывая на гроб, — он никогда не слушал меня. Теперь он мертв. Ты скажи ему. Деньги будут потеряны, как только он сядет за стол». Затем он ударил бедного буйвола длинной палкой, и повозка продолжила свой путь через безжизненную пустыню.

«Подожди!» — прокричал мой брат, но повозка продолжала двигаться в облаке пыли. Осталось только воспоминание о звенящем звуке. Как от колокольчиков, которые Мохини носила на лодыжках. Он проснулся, и первой его мыслью было: «Он не должен жениться на ней. Брак будет несчастливым». До этого сна никто не догадывался, что внезапная заинтересованность моего брата в женитьбе связана исключительно с приданым. Теперь стала понятна эта горячая настойчивость жениться на неработающей темнокожей девушке с жуткой сыпью.

Лакшмнан и мама оторвались от своего завтрака. Севенес чувствовал себя оленем в логове рычащих тигров.

— Деньги будут потеряны, как только ты сядешь за стол, — сказал он Лакшмнану.

В комнате наступила мертвая тишина. Лакшмнан не мигая уставился на Севенеса со странным выражением лица.

— Не женись на ней. Это ошибка, — сказал Севенес.

Эта же мысль просто витала в воздухе. Однажды Лакшмнан уже не послушался предупреждения Севенеса и пожалел об этом. Можем ли мы позволить себе допустить еще одну ошибку? На этот раз она может быть катастрофической.

— Я слышал звук колокольчиков, которые Мохини носила на своих лодыжках, — добавил Севенес.

Шок Лакшмнана сменился холодной злостью. Он не заскрипел зубами и не схватил Севенеса за шиворот.

— Вы ошибаетесь, — сказал он так тихо и яростно, что все мы были гораздо более ошеломлены, чем если бы он кричал и бесновался. Затем Лакшмнан, подняв высокомерно голову, вышел.

Мама немедленно села писать письмо родителям девушки. Она объяснила, что по возвращении якобы обнаружила, что лампады на молитвенном алтаре погасли. Это плохое предзнаменование, и ей посоветовали отказаться от этого союза. Севенес отвез это письмо в город и отправил его по почте.

В ответ пришло письмо, адресованное Лакшмнану. Лакшмнан вскрыл конверт и прочел письмо, стоя в огороде спиной к нам. Потом он смял его в кулаке и забросил в заросли банановых деревьев, развернулся и вошел в дом с озабоченным выражением на лице. Он пошел искать брата. К тому времени Севенес уже работал санитарным инспектором на Малайской железной дороге и колесил по всей стране, инспектируя представляемые компанией услуги. Он приехал на выходные и сейчас находился в спальне, пакуя вещи, чтобы утром уехать.

Лакшмнан остановился в дверном проеме.

— Она действительно сказала, что я потеряю все деньги, как только сяду за стол? — отрывисто спросил он.

— Да, — просто ответил Севенес.

Наверное, еще целый час Лакшмнан метался по дому в глубоком раздумье. Наконец, похоже, смятение его улеглось. Он отправился к маме и объявил, что он либо женится на Рани, либо не женится вообще. Каковы были его соображения относительно приданого, он не сказал никому. Возможно, он решил, что не будет использовать его в игре полностью. Возможно, он строил большие планы по открытию собственного бизнеса, как у его китайских друзей.

Когда он вечером ушел играть в крикет на школьной игровой площадке, мама бросилась доставать скомканное письмо из банановых зарослей. Я думаю, что это письмо до сих пор сохранилось в ее деревянной шкатулке.

Мама была мертвенно-бледной от злости. Она была так взбешена, что у нее тряслись руки. Ей девушка не понравилась с первого взгляда, и она оказалась права. Коварная женщина размахивает деньгами приданого, как красной тряпкой перед быком. Она переключилась на моего отца.

— Это все твоя вина! — закричала она без всякого основания. — Это ты подал ей такую идею, когда стал рассказывать о хорошем деловом чутье Лакшмнана. Почему ты не мог просто заткнуться? Ты же знал, что я рассказала им о пристрастии Лакшмнана к игре, чтобы отшить их.

Отец молчал, как и всегда. В его глазах читалось молчаливое согласие. Неужели он не знал, что именно этот его взгляд выводил маму из себя больше всего?

У Лакшмнана были свои соображения. Он добился двойной свадьбы. Это был ужасный день. Мама очень расстроилась. Она отказалась заколоть цветы в свои волосы, надела скучное серое сари практически без рисунка и стоила в стороне, напряженная и несчастная. Лакшмнан, который тоже выглядел далеко не счастливым, был угрюмым и неулыбчивым. Казалось, ему не терпится побыстрее покончить с этой церемонией. В тот вечер мать невесты тихо подошла к нему, чтобы деликатно сообщить, что в данный момент у них нет десяти тысяч, только три. В мягком освещении комнаты ее чернильно-темные глаза хитро блестели. Многие годы совместной жизни с заядлым игроком, игры в прятки с торговцем рыбой, мясником, пекарем, торговцем овощами и кофе научили ее многому.