К моменту, когда она сошла на берег, семя в ее животе уже превратилось в моего старшего брата. Даже сейчас, закрывая глаза, я иногда слышу мамин плач, доносящийся сквозь тонкую стену, отделявшую их спальню от гостиной, где мы, дети, спали на полу на матах. С места в коридоре, где стою я, мне слышно, как она тихо просит в темноте еще несколько рингитов, чтобы купить нам что-нибудь поесть. Когда я слышала, как она вот так плачет, я всегда думала, какой была бы жизнь, если бы я родилась у мамы и ее богатого, ожидающего на Цейлоне жениха. Но потом понимала, что очень люблю отца.

Я любила его даже тогда, когда он забирал мамины украшения, срывая их у нее прямо с шеи, а в нашем доме совсем не было еды и мы все умирали от голода. Любила его и тогда, когда он летел из дома на скачки, сжимая в своих больших темных руках зарплату за неделю. Я не переставала любить его и тогда, когда продавец в бакалейной лавке унижал меня, грубо выкрикивая, что я могу не ждать даже буханки хлеба до тех пор, пока мой отец не оплатит все счета. О Господи, я любила его даже тогда, когда он послал трех моих братьев на птицеферму к своей беспощадной сестре, где эти бедняги каждый день вычищали ряды курятников, а дядя лупил их длинной палкой.

Думая о папе, я всегда вспоминаю его в маленьком продуктовом магазине, который вроде бы достался ему в наследство во времена японского режима, — это одноэтажная деревянная постройка со стенами из темно-коричневых досок; но все это было нашим. Магазинчик выходил на улицу, а мы жили в задней части, за узорчатой занавеской. В магазине был рис, сахар и немного консервов со времен оккупации. Я часто смотрела, как папа взвешивает что-то на своих старых весах, используя кусочки металла разного веса.

Сейчас катаракта сделала его слепым, но в воспоминаниях я все еще вижу его сидящим за своим узким столом, а вокруг — раскрытые мешки с зерном, бобами, стручковым перцем, чесноком, сахаром, мукой и многим другим. Заходя в магазин, первым вы слышали запах сухого перца чили, затем еле уловимый запах тмина и шамбалы, и только потом — немного затхлый запах самой мешковины. Проход был маняще заставлен большими кувшинами с разным печеньем, накрытыми красными пластиковыми крышками.

Я любила тот магазинчик. Он принадлежал отцу, но когда закрывался, становился только моим. Когда передняя деревянная дверь запиралась, я часами играла с весами и копалась в бумагах отца. Я вслух читала книгу заказов, страницы которой были продавлены его крупным, неаккуратным почерком, цифрами и большими синими галочками рядом. Я открывала ящик кассы и играла с деньгами, что там были, воображая, будто я что-то продаю и даю сдачу, и перед тем как уйти из магазина, я всегда бросала в карман несколько монеток. Мне так нравилось слушать, как они позвякивают у меня в кармане, а папа, казалось, никогда не замечал их нехватки в кассе.

Думаю, те дни были самыми счастливыми в моей жизни.

Кроме того, там был парень, который доставлял товар для нашего магазина. Он говорил мне, что я красива, а однажды попытался погладить меня по щеке, когда мы стояли в задней части магазина, но я только пренебрежительно засмеялась и сказала, что я никогда не вышла бы за мужчину с такими грязными руками. Тогда мне было всего двенадцать, но у меня была мечта. Я хотела богатого мужчину, такого, как тот, которого обещали моей маме. Когда-нибудь у меня должны были быть слуги и все прекрасные вещи, красивая одежда и магазин Робинсонов. Я хотела проводить каникулы в Англии и Америке. Когда люди будут встречать меня, они будут почтительны и внимательны к своим словам. Они не посмели бы говорить со мной так, как говорили с мамой. Однажды я стала бы богатой. В один прекрасный день…

После того как японцы ушли, отец проиграл на скачках наш магазин, и мы переехали в Кланг. Наступили действительно суровые времена, когда отец неделями не появлялся дома. Целыми днями мы голодали. Мои братья воровали еду в магазинах по всему городу, но продавцы этих магазинов узнавали их и приходили к нам в дом, чтобы побить их. Бедной мамочке приходилось выбегать из передней двери и падать им в ноги с просьбами и мольбами. Еще в то время какие-то странные люди просто врывались в наш дом в надежде найти что-нибудь ценное, что можно было бы забрать. Они уходили с пустыми руками, с отвращением сплевывая на наш пол. Каким-то образом нам всем удалось выжить.

Настал день, когда я сдала выпускные экзамены и стала высококвалифицированным преподавателем, но я решила, что не хочу работать. Зачем мне это? Подошло время выходить замуж за богатого мужчину моей мечты. Я не хотела работать, самой растить детей, а только раздавать указания прислуге. Но, благодаря моему драгоценному мужу, у меня нет прислуги, которой бы я управляла.

В первые дни, когда я переехала жить в дом этой женщины-паучихи, я была очень мила и вежлива с ней, помогала нарезать овощи и иногда даже подметала, но я видела, что она была недовольна мною. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я видела неодобрение в ее злых глазах. Что бы я ни делала — все было не так. Она так осуждающе смотрела на меня, будто я в ее доме что-то украла.

Это было задолго до того, как я осознала, что украла у нее самое дорогое. Я украла у нее сына. Какое-то время спустя этот следящий взгляд стал беспокоить меня. Зависть и злость ощущались, как только она открывала рот. Когда я вынашивала первого ребенка, Нэша, кто-то сказал мне, что если я буду есть цветки шафрана, привезенного специально из Индии, много апельсинов и лепестки гибискуса, ребенок родится белокурым. Поэтому я втайне купила все это и ела в нашей комнате, за запертой дверью, чтобы укрыться от злобного взгляда свекрови. Прожив три месяца в этом неблагополучном доме, я стала часто болеть, и мне приходилось сидеть на веранде, подальше от ее завистливых глаз. Я думаю, она, должно быть, видела апельсиновую кожуру и бутоны цветов в мусорной корзине и выпустила на волю свою злость, потому что Нэш родился темненьким. Когда я была беременна своими двумя дочерьми, я ела в точности то же самое, и вот — и Димпл, и Белла светленькие. Вот сколько злобы в ее глазах.

Я всегда была осторожна с родственниками мужа. Они занимаются чем-то странным. Посмотрите, как сильна их магия, направленная на моего брата. После всех этих лет и даже после того, как он стал зарабатывать большие деньги и девушки просто падали к его ногам, он был все еще глубоко предан своей совершенно заурядной жене. И к тому же, все они как-то зловеще связаны с этой мертвой девочкой, Мохини. Почему-то я не могу даже заговорить о ней в присутствии Лакшмнана. Он выходит из комнаты, как только я упоминаю ее имя. Однажды он с такой злостью набросился на меня в самом разгаре ссоры, когда я упомянула о ней, что я подумала — он хочет меня убить. Его руки обхватили мою шею, и я чувствовала, как они сжимаются все сильнее. Когда я уже посинела и почти задохнулась, муж резко оттолкнул меня. Лакшмнан выглядел больным, опустив безжизненно руки. То, что умершая девочка все еще влияет на жизнь каждого в этой семье, — определенно нездоровый знак. Когда моему мужу впервые показал и его дочь, он стал белым как мел.

— Мохини, — прошептал он, глядя безумными глазами.

— Нет, она Димпл, — сказала я, поскольку решила назвать свою старшую дочь в честь знаменитой звезды индийского кино.