Я перелез через барьер, чтобы рассмотреть развалины часовни, не обращая внимания на предостерегающие крики какого-то человека. Повсюду валялись обломки резных камней. Башенки разрушились. Две соседние опоры растрескались. Да и все здесь казалось очень шатким – нагрузка на уцелевшие опоры слишком увеличилась, они долго не выдержат. Свод опасно навис надо мной. Я ощущал его вес – он казался мне колоссальной слезой самого Господа.

Я вернулся в неф и присел на одну из уцелевших деревянных скамей. Когда-то война была делом отважных солдат, сражавшихся плечом к плечу. Потом она превратилась в кровопролитную стрельбу мушкетными пулями. Теперь же война была повсюду. Война заразила всех, и даже самые драгоценные стороны нашей жизни стали ей подвластны. Только в тысяча восемьсот сорок третьем году мы ни с кем не воевали. Похоже, что создатели оружия использовали этот мирный период для создания более смертоносных средств убийства и разрушения. Но кто мог оказаться столь бездушным, чтобы покуситься на этот величественный собор? Война явно была не гражданской – у англичан не поднялась бы рука на собор. Наверное, во всем виноваты проклятые французы.

Я вошел в часовню святого Андрея и святой Екатерины, страшась худшего. Но часовня уцелела. Уцелело и лицо Кэтрин. Я вздохнул с облегчением: тоска моя не усилилась еще более. Я взглянул на каменный портрет жены и порадовался, что у камней нет глаз, чтобы увидеть меня. Прошлое можно увидеть, само же оно видеть не может. Но потом я задумался: а что, если все эти разрушения вокруг меня связаны с тем, что мы можем смотреть только назад? Случилось ли бы все это, если бы современники отца Харингтона могли смотреть в будущее? Или тогда они совершили бы другие ошибки?

Я вышел из собора. На улице, что вела к южным воротам, я увидел новые руины – целый ряд выгоревших зданий. Повсюду глаз мой падал на почерневшие стены, лишившиеся штукатурки и обнажившие старинные окна и арки. Но им тоже не суждено было уцелеть, они ждали своей гибели вместе с другими руинами. Им предстояло превратиться в груды щебня и мусора.

Я спустился с холма к реке. Вид развалин угнетал меня. Мне хотелось увидеть хоть что-то, что не изменилось с моего времени. Но я сразу же увидел, что элегантного моста из времен отца Харингтона больше нет: на его месте высился однопролетный мост из камня и железа, с балюстрадами по обе стороны дороги. Приблизившись, я заметил, что мост совсем не такой длинный, как его предшественники. Река стала намного уже и напоминала, скорее, канал. Болота на ее берегах, куда всегда сваливали мусор, исчезли. Крысы больше не рыскали по кучам внутренностей и костей, которые я помнил со своих времен. В новом веке убрали все, что было раньше – и даже саму реку. Я направился обратно в город. У меня было чувство, что я потерял еще одного близкого друга.

На углу остановилась самодвижущаяся повозка. Из нее выскакивали молодые люди в темно-зеленой одежде. На плечах они несли тяжелые мешки. Моя старинная одежда явно их удивляла. На них же никто не смотрел. Люди занимались своими делами. Лавка, где продавали конфеты, работала на полную: колокольчик на двери то и дело звякал, когда дверь открывали или закрывали. Возле дороги стоял стол. Две женщины установили на нем большие котлы и разливали из них горячий коричневый напиток. К столу выстроилась целая очередь из мужчин и женщин. Одна из девушек поймала мой взгляд и не отвернулась. Она была высокой, с черными, вьющимися волосами, оливковой кожей и красивыми карими глазами. Мне показалось, что ей чуть больше двадцати. На девушке было распахнутое пальто, светло-коричневое, с меховой опушкой на капюшоне. Под пальто я заметил синий камзол, почти такой же, как та непристойная форма, что бросилась мне в глаза ранее.

Девушка пристально смотрела на меня. Мне хотелось рассмотреть ее получше, но я отвернулся и с неохотой переключился на женщину, стоявшую за ней. Женщина неожиданно начала кричать. Но долго я на нее не смотрел. Раздался ужасающий вой. И тут что-то с огромной силой ударило меня в спину.

* * *

Когда я пришел домой, почти стемнело. Я откинул засов и открыл дверь. Кэтрин сидела на скамье, штопая одежку нашего сына при свете лучины, установленной на столе. Я закрыл за собой дверь, отметив, что со времени моего ухода петли немного разболтались. Может быть, все эти дни из других веков были сном и он закончился? Может быть, я снова оказался в своем времени?

Кэтрин отложила иголку и поднялась. Я сразу же отступил, боясь заразить ее.

– Все хорошо, Джон?

Я приложил руку ко лбу. Лихорадки не было.

– Похоже, да. Все хорошо.

Кэтрин обняла и поцеловала меня.

– Как продвигается работа над ангелами в Солсбери?

– Хорошо. А как наши ангелочки?

– С ними все в порядке. Они уже спят.

Я сел на стул и посмотрел в окно, которое когда-то будет сломано. Я попытался забыть все, что видел в будущем.

– Дела в стране плохи. На дорогах и полях валяются мертвецы. Горожане пытаются убежать от чумы. Рынки опустели – на площадях стоят лишь пустые, потрескавшиеся столы.

– Рынок в Мортоне стал дешевле, чем прежде. Покупателей так мало, что продавцы рады любому. Я купила ткань на одежку детям всего за четырнадцать пенсов.

– А для себя? Ты купила что-нибудь для себя?

Кэтрин улыбнулась и удивленно посмотрела на меня.

– Я купила перец.

– Перец?

– Немного. Мне рассказала о нем Изольда из Рейкомба, и я увидела его на рынке. Торговец знал Изольду. На рынке совсем не было народу, и он продал нам три унции за одиннадцать пенсов.

– Хорошая цена. Значит, моя жена теперь всегда будет острой и горячей? – спросил я, обнимая и целуя ее.

– Это блюдо придется тебе по вкусу, – ответила она, возвращая поцелуй. – Обними меня покрепче.

Мы продолжали целоваться, и я попытался повалить ее на солому возле очага, но она вырвалась.

– Сначала проверю, спят ли мальчики.

Кэтрин ушла в спальную комнату, а я сел на скамью и уставился в огонь, вспоминая те видения, что мне были о грядущем. Я был счастлив, что нам удалось избежать чумы. Я вспоминал закрытые монастыри, рудокопов на пустоши, повозки со стеклянными окнами, красивые картины. Я вспоминал солдат, повесивших Уильяма, и Розу из работного дома. Воспоминания эти были невыносимы. Мне хотелось навсегда избавиться от них, и единственным способом была любовь Кэтрин. Моей Кэтрин. Запах ее волос, мягкость ее кожи, радость любви, стоны удовлетворения. Я был счастлив ее счастьем, а она – моим.

Я посмотрел в сторону спальной комнаты.

И ничего не увидел. Только черный проем.

Я поднялся и подошел поближе. Но даже в дверях я ничего не видел и не слышал.

– Кэтрин? – позвал я.

Она не ответила. Может быть, она тоже заснула?

В темноте я почти ничего не видел, поэтому вернулся к столу и взял лучину. Я вернулся к дверям и поднял лучину повыше, чтобы увидеть жену.