очень показывался, желая сделать ему сюрприз, — неожиданная радость всегда приятней, не правда ли? Но аэропланы испортили все дело, донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы портят всю позицию войны. Я читал сегодня историю англо-голландских войн — какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один у другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2–3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. Теперь для души ничего нет. Теперь стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов. Летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович (Непенин. — Н. Ч.) говорил про авиацию: „Одно беспокойство, а толку никакого“. И это верно: современная история войны сводится к какому-то сплошному беспокойству и предусмотрительности, так как противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т. п. Я лично стараюсь принять все меры предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь».

14 марта 1917 года

«…Сегодня надо продолжать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера, переменяя миноносцы у „Екатерины“, и отделился. Погода совсем осенняя, довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня, наверное, были „происшествия“, хотя меня не вызывали в Севастополь, что непременно сделал бы Погуляев».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ М. И. СМИРНОВА

«Днем и ночью приходили неприятные известия из различных частей флота. Обычным приемом успокоения являлась посылка в часть, где происходят беспорядки, дежурных членов центрального исполнительного комитета для „уговаривания“. Результаты обычно достигались благоприятные. Члены комитета в большинстве случаев поступали добросовестно, но в процессе своей работы они все более заметно правели, что вызывало, и это было очевидно, падение их авторитета среди матросов и солдат, все более и более левевших».

ИЗ ПИСЕМ А. В. КОЛЧАКА АННЕ ТИМИРЁВОЙ

26 марта 1917 года

«…Вчера первый раз после переворота приехал курьер из Генмора, и я получил сразу два письма из Петрограда от 7 и 17 марта. Мне трудно изложить на бумаге, что я пережил, когда вынул из пакета со всякой секретной корреспонденцией эти письма. Ведь мне казалось, что я не получал писем какой-то невероятно длинный период. Ведь теперь время проходит, с одной стороны, совершенно незаметно и с невероятной быстротой, а с другой — вчерашний день кажется бывшим недели тому назад.

Я вижу, что там меня не забывали и по-прежнему думают обо мне. И все это создает какое-то ощущение уравновешенности, твердости и устойчивости».

27 марта 1917 года

«…Прошло уже четыре недели, а политика не только не прекращается, но растет явно в ущерб стратегии. Что сказать мне о той опасности, которой подвергается наше Отечество, — с какой радостью я принял бы все, что могло бы быть опасным для него, на себя, на свою долю… но что говорить об этом „благом пожелании“.

…Почта действует крайне неправильно, и к тому же имеется основание думать, что в Петрограде существует цензура совершенно не военного характера, а политическая. При таком положении моя корреспонденция получает, несомненно, интерес, а потому я отношусь к почте крайне недоверчиво. Передача писем через Генмор — единственно надежный прием, но сношения наши с ним до сих пор не наладились и носят случайный характер.

Положение мое здесь сложное и трудное. Ведение войны и внутренняя политика. Согласование этих двух взаимно исключающих друг друга задач является каким-то чудовищным компромиссом. Последнее противно моей природе и психологии. А внутренняя политика растет как снежный ком и явно поглощает войну. Это общее печальное явление лежит в глубоко невоенном характере масс, пропитанных отвлеченными безжизненными идеями социальных учений. Отцы-социалисты, я думаю, давно уже перевернулись в гробах при виде практического применения их учения в жизни. Очевидность все-таки сильнее, и лозунги „война до победы“, даже „проливы и Константинополь“ слышны точно у нас, но ужас в том, что это не искренно. Все говорят о войне, а думают и желают всё бросить, уйти к себе и заняться использованием создавшегося положения в своих целях и выгодах — вот настроение масс. Призыв и правило дня: сократите срок службы, отпустите домой в отпуск, 8 часов работы, из которых 4 на политические разговоры, выборы и т. п. И это ведь повсеместно. Лучшие офицеры недавно обратились ко мне с просьбой разрешить основать политический клуб на платформе „демократической республики“».

В апреле военный министр Гучков вызвал Колчака в Петроград для того, чтобы потом ехать в Псков на совещание высшего командования российской армии и флота. Колчак провел в столице несколько дней, употребив их на то, чтобы вникнуть в ход политических событий в их главном водовороте — в Питере. Он имел весьма доверительную беседу с военным министром, и Гучков сделал ему неожиданное предложение — возглавить самый важный сейчас (в военно-политическом плане) Балтийский флот, осиротевший после убийства адмирала Непенина. Но Колчак еще верил в возможность Босфорской операции и потому, призвав на помощь все свое красноречие, отговорил министра от этого назначения. Гучков внял его доводам и оставил все как есть.

Колчак сумел добиться встречи с М. Родзянко и честно обрисовал ему положение на своем флоте. Родзянко посоветовал найти общий язык прежде всего с лидером правых меньшевиков Георгием Плехановым, вернувшимся из эмиграции. Плеханов и его партия стояли на революционно-оборонческой позиции, и его практические советы, а может быть, даже и партийные акции могли бы прикрыть флот от разлагающей демагогии большевистских агитаторов. Родзянко даже подсказал, где можно отыскать Плеханова — на квартире его соратника К. Иорданского. Адмирал немедленно отправился по указанному адресу.

Плеханов встретил его с большим удивлением, но радушно. Он внимательно выслушал все аргументы Колчака о необходимости броска на Босфор.

— Меня не нужно убеждать в исторической значимости для России Босфора, Царьграда, Софии… — заметил ему Георгий Валентинович. — Но время ли сейчас не то что делать это — говорить об этом? Вы же сами видите, что творится на фронтах, в стране…

— Да только сейчас и делать это! — горячился адмирал. — Такая победа немедленно бы подняла дух на фронтах. А как резко бы вырос авторитет нового правительства, новой России во всем мире? Разве нам не нужна такая победа именно сейчас?

— Согласен. Нужна… Нужна даже самая малая победа. Но где гарантия, что у России хватит сил на Босфор? Не обернется ли военная неудача сокрушением того, что уже достигнуто? Ведь все очень зыбко и хрупко…

— У нас еще есть шанс! Уверяю вас как военный человек, как начальник того самого флота,