Что при отвратительном освещении создавало достаточно мрачную картинку прибытия и отлета...

Клаус фон Вальтершпиль с ненавистью посмотрел на Боба Стаффорда, несколько натянуто улыбнулся фрау Ульрих и сказал, как в театральной пьесе, «в сторону»:

— Боже, какой мерзавец!..

А В ЭТО ВРЕМЯ...

О эта спасительная фраза, избавляющая литератора от необходимости придумать что-либо свеженькое для гладкого и логичного перехода от одного события к другому!

О эта палочка-выручалочка для усталого сочинителя!

А если подойти к продукту с менее строгими мерками? Не склонный к суициду автор не станет покушаться на собственную жизнь только лишь оттого, что кто-нибудь потом скажет, что он творит не Высокую Литературу, а лудит Примитивную Беллетристику, идя на поводу у невзыскательных читателей, то вполне возможен и вариант — «А в это время»...

Так вот!

Именно в это же самое время в стране, где нет зимы и почтения к полицейским правилам уличного движения, где на регулировщика в коротких форменных шортах, истерически размахивающего лапками в белых нарукавниках, стоя на деревянном постаменте в середине солнечной площади, никто из водителей не обращает никакого внимания...

...в роскошном, но чуточку восточно-безвкусном (с нашей европейской точки зрения) кабинете главы судовладельческой компании закончилось короткое, но очень выразительное совещание.

Огромный вентилятор под потолком рассеивал прохладу, источаемую прекрасными кондиционерами, помогая маленькому толстенькому мистеру Фришу в борьбе с потливостью, так свойственной людям его сложения...

За своим инкрустированным, почти перламутровым, столом глава фирмы тщательно раскуривал большую дорогую сигару.

Между Фришем и столом главы компании сидел Чарли. Не глубоко в кресле, а на самом его краешке, что выдавало в нем крайнюю неуверенность в дальнейшем своем существовании на земле вообще под каким бы то ни было именем.

Наконец хозяин кабинета раскурил сигару, выпустил первый клуб дыма и только после этого поднял свои красивые глаза на Чарли.

И сказал:

— ТАК ВОТ, ЧАРЛИ, ЕСЛИ У ВАС НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ И НА ЭТОТ РАЗ...

... Сергей Александрович поставил точку и подумал о том, что в прошлые времена, эдак лет двадцать тому назад, такой неоптимистический финал обрекал рукопись или на обязательные переделки, или на полное забвение.

Как показалось Мартову, в последние пару лет в российской печатной продукции наметилась некая ностальгически-тенденциозная тоска по некоторой силовой редактуре, всяким там бывшим «литам» и, даже страшно сказать, по чисто Демократической Цензуре...

Не по той ужасной и проклинаемой сегодня всеми чудовищной советской цензуре, с которой, как теперь оказывается, боролись буквально все!

Даже те, кто уже в то время (видимо, за борьбу с этой цензурой не на жизнь, а насмерть...) был от горла до лобка обвешан орденами, званиями и государственными премиями!

Так иронично, смело и современно размышлял Мартов, представляя себе, что он ответит, если его захотят заставить перепридумать финал этой повести. Но как Сергей Александрович ни пыжился, так и не сочинил достойного ответа-отпора.

За последние полтора десятка лет жизни за границами своей родины он вообще очень ослаб характером и почти утратил дух гражданского сопротивления. Вполне вероятно, потому, что этот дух ему тут ни хрена не был нужен.

А то, что в нем еще осталось, ему вполне хватит для того, чтобы вернуться домой в этот Петроград-Ленинград-Санкт-Петербург, мать его...

Если же кто-нибудь спросит его — почему он это сделал, вряд ли он станет всем объяснять, что, пока на несчастной и безалаберной территории его рождения все еще существуют такие маленькие внутренние «Государства порядка» вроде этого круизного лайнера «Федор Достоевский», в этой стране еще не все так уж безнадежно.

Мюнхен 2004 — 2005