– Только не в этом. Нельзя. Прости, Зак.

Следующий день был четвергом, и Зак поехал на автомобиле в сторону от побережья, чтобы затем свернуть на шоссе, ведущее в Суррей[84]. Именно на четверг у него было намечено посещение Анни Лэнгтон, той самой леди, которая приобрела один из недавно всплывших портретов Денниса. В ночь накануне этого дня он спал мало, занятый мыслями о Ханне и о той беде, в которую, как он себе представлял, она попала. Возможно, Ханна оказалась в такой безвыходной ситуации, что ей пришлось взять у Джеймса Хорна в долг деньги, которые она и вернула на остановке, а недавний спор был связан с тем, что этот тип как раз и требовал их возвратить. Но что-то в этой версии событий не стыковалось. Зачем возвращать законно взятый заем на обочине дороги, сунув пачку наличных в конверт? И наконец, мало кто захочет занимать деньги у такой личности, как Джеймс Хорн. Зак и на секунду не мог представить себе, что Ханна могла обратиться к нему за помощью. Но если деньги были переданы ему с какой-то иной целью, то Заку даже не хотелось предполагать, зачем они могли понадобиться. И он не мог не думать о том, откуда у нее внезапно появились деньги, чтобы положить их в конверт.

Зак настолько устал от одолевавших его раздумий и его мозг был так перегружен ими, что единственная причина, по которой он вспомнил о намеченной встрече с миссис Лэнгтон, был звуковой сигнал мобильного телефона – напоминание о запланированной поездке. Пораженный, он понял, что в течение целой недели почти не думал о книге, которую должен написать. Пока она представляла собой большое количество записей и стопку каталожных карточек, на которых он попробовал сформировать будущие главы, создав систему перекрестных ссылок, указывающих, где какие записи понадобятся. Но вдруг появилась весьма реальная возможность того, что задуманная им монография никогда не окажется завершенной. Работа, которую он когда-то начал, перестала являться той книгой, которую он хотел создать теперь. Он и раньше подозревал, что версия, которая у него получалась, не такова, какой ей следовало быть, но теперь он увидел, что дело обстоит еще хуже. Над ней вообще не имело смысла работать.

Теперь Зак задумал написать о человеке, а не о художнике. Ему хотелось поведать о Блэкноуле, о населяющих его людях и о том, как они воспринимали великого человека, живущего среди них. Он мечтал рассказать о Димити Хэтчер и о недавних работах, проданных из тайной коллекции в Дорсете. Узнать, кто такой этот Деннис и где поселилась Делфина после того, как ее отец погиб на войне. Выяснить, как распорядилась своей жизнью Селеста. Но единственным человеком, который мог заполнить все пробелы в его повествовании, была Димити, а он едва ли сумел бы заставить ее сообщить все эти вещи, если бы она сама не захотела этого сделать. Истории, которые он от нее услышал, были фантастическими. Озаренные ее любовью к Чарльзу Обри, они сохранили всю свою яркость и свежесть. Но они не могли заполнить всю книгу. Он представлял себе, как возвратится в галерею – либо для того, чтобы покончить с ней официально и вывезти оттуда вещи, либо чтобы открыть ее заново и попытаться вдохнуть в нее новую жизнь. От этой мысли его окатила волна тошнотворного ужаса. Зак представил себе полный открыток вращающийся стенд, на котором скапливается пыль, пока краски репродукций постепенно выцветают на солнце, и с внезапной ясностью понял, что его ждет, когда он вернется в Бат. Он сам станет пылиться, и его собственные краски будут выцветать, пока не исчезнут совсем. И он больше никогда не увидит Ханну.

Анни Лэнгтон жила на окраине Гилдфорда[85]в коттедже из красного кирпича, выстроенном в каком-то хаотичном стиле. Стену дома, выходящую на улицу, украшали вьющиеся розы, роняющие последние желтые лепестки на гравий подъездной дорожки. Вид был несколько старомодным, но Зак знал, что за всем этим стоят серьезные деньги. Черно-белая кошка принялась тереться о его ноги, когда он постучал во входную дверь и стал ждать. Ему открыла сама миссис Лэнгтон, миниатюрная и энергичная. На ней были шерстяные брюки индивидуального пошива и светло-коричневая блузка. Седые волосы аккуратно подстрижены, а на лице в первую очередь привлекали внимание голубые глаза и крючковатый нос.

– Мистер Гилкрист, насколько я понимаю, – приветствовала она его и сопроводила эти слова деловым рукопожатием.

– Здравствуйте, миссис Лэнгтон. Большое спасибо за то, что разрешили мне взглянуть на портрет Денниса.

– Заходите. Пойду приготовлю кофе, не возражаете? – Она провела его в безупречно чистую гостиную, заставленную мягкими диванами и увешанную драпировками из тяжелых роскошных тканей. – Прошу вас, садитесь. Я на минутку. – Она вышла из комнаты, и Зак окинул взглядом рисунки, висящие на стенах. Несколько чудесных произведений художников двадцатого столетия, включая работу, которая очень напоминала набросок Генри Мура[86], явно эскиз к одной из его чувственных бронзовых скульптур. Затем взгляд Зака привлек рисунок, висящий на другой стороне просторной гостиной: даже с большого расстояния он сразу определил, что это работа Обри. Он подошел ближе, чтобы лучше его разглядеть, и с восхищением улыбнулся. «Мици, 1939». Зак хорошо его помнил. Восхитительный портрет девушки с обнаженными плечами, на котором она словно купается в солнечном свете. Он продавался на аукционе около одиннадцати лет назад, и Зак даже не стал участвовать в торгах. Он хорошо понимал, что у него попросту не хватит денег, чтобы купить этот самый чудесный из всех портретов Мици, созданных Обри, – несмотря на то что рисунок являлся лишь беглым наброском. Она была одета в крестьянскую блузу с низким вырезом, приоткрывающим гордые изгибы грудей, и солнце словно дарило ей свой поцелуй. Прекрасная юная девушка, у которой в глазах танцевал свет. Художник навсегда запечатлел этот миг, и теперь, семьдесят лет спустя, только человек с каменным сердцем смог бы посмотреть на это молодое лицо и не захотеть взять его в руки, чтобы покрыть поцелуями. Ее верхняя губа слегка выступала вперед, словно бутон, готовый раскрыться.

– Какая красавица, правда? – произнесла Анни Лэнгтон, появившаяся позади него с подносом, на котором стояли кофейник и небольшие чашечки. Она гордо улыбнулась, глядя на рисунок. – Я заплатила за него уйму денег. Тогда мой муж Джон еще был жив, так его чуть не хватил удар. Но я не могла его упустить. Она просто поет, согласитесь.

– Да, это верно. Я тоже в тот день пришел на аукцион. Просто не мог ничего с собой поделать, хоть и понимал, какая пытка будет наблюдать за тем, как это чудо купит кто-то другой, и знать, что больше никогда его не увижу.

– Это служит наглядной иллюстрацией того, что мы ничего не можем предугадать в своей жизни. Молоко и сахар?

– Спасибо, только молоко.

Желание рассказать миссис Лэнгтон, что он нашел Димити, что она жива и он с ней познакомился, жгло его, но он придержал язык. Пусть это откровение появится в книге, если он когда-нибудь ее закончит.