— Только одна просьба, Славик. — Морозов чуть-чуть наклонился вперед. — Ты никому не говори про это…

— Это вы о чем?! — Слава удивился.

— Вот и славно. — Морозов хлопнул Лебедева по плечу. — А я назад, к пациенту.

Когда он вернулся в комнату, Боря всеми силами пытался вырваться из липкого плена.

— Торопитесь куда-то, молодой человек? — поинтересовался Игорь. — Кстати, на чем я остановился? Ах да! Ты ж меня не уважаешь. Просто так ничего не скажешь. Ты у нас самурай! Гордый воин! Последний из могикан, презирающий боль. Но вот беда, мне очень надо знать, кто тебя сюда прислал. С канистрой бензина. И еще очень мне интересно, кто тебе дал ключи и код к сигнализации. Но ведь ты не скажешь?

Морозов с сожалением и надеждой посмотрел на Борю.

Тот отчаянно толкал языком бинт.

— Или скажешь? — Игорь аккуратно вытащил кляп.

— Сука! Псих! Сука! Я тебя, бля…

— Понял, — Морозов втолкнул бинт обратно. — Я почему-то так и думал. Прежде чем мы начнем, я должен тебя предупредить. В этой комнате совершенно звуконепроницаемые стены. Так что ты можешь сколько угодно звать на помощь. И называть меня всякими нехорошими словами. Этого никто не услышит. Еще, видимо, надо пояснить. Это место — почти музей. Таких кресел уже давно не делают и не используют. Медицина, друг мой, сделала большой шаг вперед. И теперь стоматологические операции ведутся почти без боли. Никаких сверл, никаких крючков. Химические растворы, точная лазерная хирургия. Праздник! А все это… Все это темное наследие конца двадцатого века. Для тебя это все равно что средневековье.

Игорь взял из набора инструментов нечто отдаленно напоминающее тиски.

— С чего начнем? — спросил он связанного. — У нас есть два пункта на сегодня. Ротовая полость и пальцы рук. Ну, давай, на твой выбор. Пальцы или рот?

Боря-Шары начал дергаться.

— Вот и я не знаю, — покачал головой Игорь. — Давай-ка мы начнем с ротовой полости. Уж очень ты грязными словами выражаешься, наверняка есть у тебя какая-нибудь гадость. Кариес там, плохие пломбы.

Он примерился и с хрустом запихнул тиски в рот пленного. Потом вытащил кляп. Покрутил какие-то гайки, приборчик раскрылся в разные стороны.

— Эта штука применяется, когда больной не может держать рот открытым. Очень удобно, — прокомментировал Морозов. — Ну, давай посмотрим…

Он сунул было зеркальце Боре в рот, но тот дернулся.

— Ну, ну, спокойней, — пробормотал Игорь и зафиксировал голову связанного. — Вот так. Вот…

Он некоторое время водил зеркальцем, потом удовлетворенно крякнул и пояснил:

— Кариес. Дупло. Хорошее такое. Скоро заболит. А ты как думал? Неужели папа не учил тебя, что плохие слова говорить нехорошо? Что после этого надо чистить зубы? Чтобы не было дырочек и не было больно. Не говорил тебе папа такого?

Боря попытался было рассказать про спички, но не смог. До боли растянутые челюсти не позволяли даже мычать.

— Знаешь, — Морозов нажал рычажок, и старая бормашина омерзительно завизжала, — когда-то этот метод лечения применялся в специальных психиатрических больницах. СПБ. Правда, смешно? Сейчас этим сокращением именуют Санкт-Петербург. Некоторых политических деятелей прошлого века в этих дурках некоторое время держали. Иногда безрезультатно. Называется то, что мы сейчас будем с тобой делать, перфорация ротовой полости без наркоза. Понимаешь? Я поначалу думал позагонять тебе под ногти гвоздей, но потом решил оказать уважение. Не каждого врага народа так… лечили.

Он по-доброму взглянул Боре в глаза, улыбнулся. И принялся растачивать небольшое дупло на зубе мудрости.

Когда бур достиг чувствительных зон, Боря-Шары не выдержал. Он описался.

— О, — прокомментировал Морозов, брезгливо глядя вниз. — Ты хочешь мне что-то сказать. Точно. Я в этом уверен, ты хочешь со мной поговорить. Я сейчас немного ослаблю тисочки, а ты мне скажешь, да или нет. Хорошо?

— А… — промычал через слезы Боря.

— Вот и ладненько.

Через час Боря-Шары лишился зуба мудрости. Под общим наркозом.

Над Питером вставало солнце.

— Валера? — Игорь стоял у окна, глядя на просыпающийся город. — Дело важное. Разбуди, пожалуйста, Михаила с Сашкой. И дуйте ко мне в клинику. У меня тут есть интересный случай. Из медицинской практики. И коньяку возьмите.

Вместе с мужчинами прибыла встревоженная Лидия.

— Тебя-то чего принесло? — проворчал Игорь.

— Если ты требуешь с утра коньяк, то дело серьезное, — отрезала Лида. Валера виновато пожал плечами. — К тому же мне на работу.

— Может быть, это и кстати. — Морозов махнул рукой наверх. — Туда.

Когда все поднялись наверх, Боря еще не отошел от наркоза. Он вяло шевелил руками, глаза то и дело убегали куда-то под брови.

— Боже мой, кто его так отделал? — поинтересовался Валера.

— Это не я, — честно сказал Игорь. — Это Слава постарался.

— Борец? — спросил Вязников.

— Да, помнишь, наверное?

— Как забыть?.. Я тот номер с подковами до сих пор с содроганием вспоминаю… А почему он в таком виде?

— История сложная, — покачал головой Морозов и, как мог связно, изложил ночные события. — А теперь дайте коньяк.

Лида вытащила извилистую бутыль «Арарата».

— Держи.

— Ты дурак, Игореха, — сказал Вязников, садясь рядом с Борей и рассматривая его искуроченную физиономию. — Ты полный дурак! Какого хрена тебе понадобилось ехать в одиночку? Это что? Геройство?

Морозов пожал плечами. Он весь осунулся, под глазами темнели круги. Стержень, который держал его всю ночь, вдруг куда-то пропал, на душе было погано, в желудке пусто.

— Какое, на фиг, геройство — человека пытать? — пробормотал Игорь, откупоривая бутылку. — И потом, вы что, хотели сами это все…

Он обвел рукой комнату и не окончил фразы.

— Оставь его, — тихо прошептал Полянский. — Ему сейчас не очень…

Вязников хмыкнул. Пару минут помолчал, рассматривая пускающего пузыри Борю.

— Какую дозу ты ему вкатил? — вдруг спросила Лида.

— Максимальную, — отозвался Морозов и опрокинул бутылку горлышком себе в рот.

— Во дурной, — покачала головой его сестра, прощупывая пульс связанного.

— Ладно, — подвел итог Вязников. — Игореха, ты, в принципе, все правильно сделал, молодец. Одному только не надо было идти, а так… все верно. Ты отдыхай, наверное. А мы подумаем, как тут быть. Согласен?

Морозов кивнул головой. Он сидел на подоконнике, то и дело прикладываясь к бутылке.